Светские преступления

Анфилада помещений начиналась с «маленького салона» — копии личного будуара Марии Антуанетты в Версале. Расписные шелка изысканно оттеняли лакированный письменный столик, сработанный для королевы мастером Якобом, знаменитым резчиком по дереву. Большая часть собранных здесь предметов входила в нашу с Люциусом личную коллекцию до тех пор, пока мы не передали их музею. Чтобы довершить убранство помещений, я годами рыскала по аукционам и частным собраниям антиквариата. Жемчужиной Галереи Слейтер был всемирно известный севрский комод — изящный комод, инкрустированный мозаикой севрского фарфора, с различным рисунком для каждого из ящичков. История о том, как я обзавелась этим сокровищем, обошла весь культурный мир. Я заметила его в Нижнем Ист-Сайде, неподалеку отныне уже не существующего антикварного магазина (где в 1950-м Джеральд ван дер Кемп разыскал королевский палантин), в лавке подержанных вещей (попробуйте только вообразить такую удачу!). Мозаика была немилосердно закрашена, подпись автора совсем не просматривалась под слоем грязи. Однако я узнала в жалкой вещице драгоценный предмет старинной мебели и купила его — можно сказать, даром. После реставрации комод явился во всем великолепии, превосходящем мои самые смелые ожидания. Позднее Итан помог мне идентифицировать его по сохранившейся описи обстановки Малого Трианона.

Пока мы медленно двигались мимо внушительной серии интерьеров, я припоминала историю тех и иных приобретений. Жизнь коллекционера редкостей — это непрерывный поиск сродни поиску клада, таинственный, захватывающий, чреватый горькими разочарованиями и упоительными достижениями. Каждый предмет мебели, картина и фарфоровая статуэтка имели свою маленькую историю в рамках великой всемирной истории: кто-то из них пережил революцию, а кто-то войну, кто-то пострадал от невежества. Они могли бы добавить к своему прошлому еще одну главу, став добычей алчной авантюристки, но, к счастью, Моника уже не могла присвоить эти сокровища. Один — ноль в пользу неодушевленных предметов.

— Ну-ка, скажи, кому мы всем этим обязаны? — патетически вопросил Итан, приостанавливаясь у личной библиотечки королевы. — Ни я, ни кто другой никогда не забудет твоего вклада, Джо, в музей… да что там в музей! В культуру!

«Но», — мысленно добавила я. Я достаточно долго жила в Нью-Йорке, чтобы знать его святую заповедь: без денег ты никто.

— Тогда почему я чувствую себя на подступах к гильотине? — осведомилась я с мрачным сарказмом.

Довольно скоро я открыла для себя, что совместно проживать — отнюдь не то же самое, что дружить. Джун, эта ломовая лошадь от благотворительности, вечно спешащая с одного заседания на другое, дома совершенно менялась. Я и раньше знала, что ей присуща некоторая мелочность, но только теперь поняла, что это за кошмар в личной жизни.

Поначалу Джун обращалась со мной как с почетным гостем и старалась предупреждать каждое мое желание. Однако по мере того как шло время, первоначальная любезность начала исчезать. За великолепным фасадом, обращенным к внешнему миру, скрывались неприглядные задворки. Кааны порой бывали по-настоящему скаредны. Джун ничего не стоило выбросить тысячу долларов на тряпки, но в расходах на прислугу она экономила каждый пенс.

Колин, горничная-ирландка, помогавшая мне с багажом, да кухарка — это и был весь штат постоянной прислуги. Для вечеринок, которые здесь были в порядке вещей, Джун нанимала целый батальон приходящей рабочей силы, всегда одной и той же, так что лица примелькались в нашем кругу. Подобно многим, я ни минуты не сомневалась, что на Каанов трудится армия преданных слуг. Ничего подобного — необъятные апартаменты убирала одна лишь Колин. На ней же лежала вся стирка. Таким образом, случись кому-то гостить в этих стенах длительное время, бедняжка ощущала это в первую очередь на себе, так как бремя возрастало на добрую треть.

В первый же день Джун вежливо намекнула, что «прислуге» будет гораздо легче, если я буду завтракать вместе с хозяевами дома, то есть в шесть сорок пять за круглым столом у окна гостиной. Джун потрясла меня тем, что появлялась за завтраком с головы до ног в розовых оборочках, с бигудями и лицом, блестящим от крема, и рассуждала о «тысяче вещей, которые предстоит сделать сегодня». Я недоумевала, как Чарли может выносить ее в этом виде — Джун, такую фанатично скрупулезную насчет того, как она выглядит на людях. Постепенно стало понятно, что он безразличен к таким вещам не только в ранний, но и в любой час дня. Сам Чарли выглядел безупречно даже в тапочках и кашемировом халате, из-под которого виднелась застегнутая на все пуговицы полосатая пижама. Прямой как штык, он восседал за столом в полнейшем безмолвии, просматривая в «Нью-Йорк таймс» колонку некрологов и через равные промежутки времени поднося к губам чашечку кофе. Он называл это «почитывать романчики».