Священная ночь

Они-то не дремлют, надо полагать. Я чувствую, они здесь, в этой комнате. И я помогаю им наводить чистоту. Мне хотелось бы уйти чистым, отмыться от того стыда, который я ношу в себе давно — значительную часть моей жизни. В молодости у меня были большие планы, я хотел путешествовать, открывать для себя мир, хотел стать музыкантом, хотел сына, хотел быть ему и отцом, и другом, полностью посвятить себя ему, предоставить ему все возможности, чтобы он мог осуществить свое призвание… Я питал безумную надежду, ставшую сущим наваждением. Я не мог поделиться этой надеждой ни с кем. У твоей матери не было никаких желаний. Она угасла. Да и всегда была угасшей, увядшей. Была ли она когда-нибудь счастлива? Я до сих пор этого не знаю. А я был не способен принести ей счастье, дать ей радость. Нет, я сам был угасшим; на меня пало какое-то проклятие. И вот я решил действовать. Только появление сына могло пробудить во мне радость жизни. Надежда зачать этого ребенка, пускай даже наперекор воле Всевышнего, перевернула всю мою жизнь. По отношению к твоей матери и ее дочерям я оставался таким, каким был всегда. Равнодушным и безжалостным. Но с самим собой я примирился, стал лучше. Я уже не ходил в мечеть вынашивать планы уничтожения. Я строил иные планы, чтобы обеспечить тебе лучшее будущее, и предавался мечтам, думая о тебе. Я воображал тебя высоким и статным. Сначала ты существовал лишь в моей душе, потом, явившись в мир, ты покинул чрево твоей матери, но не мою душу. Ты оставался и жил в ней всю свою жизнь, до самого последнего времени. Да, я воображал тебя высоким и статным. Но ты совсем невысокая, и красота твоя остается загадочной… Который час? Нет, не надо, не говори, я всегда знал, сколько времени, даже когда спал; сейчас, должно быть, три часа с минутами. Ангелы уже, верно, проделали половину своей работы. Они всегда ходят по двое. В основном для того, чтобы переносить души. Дело в том, что один кладет себе душу на правое плечо, другой — на левое, и так, вместе, двигаясь медленно и грациозно, они уносят ее в небеса. Но сегодня ночью они занимаются уборкой, все чистят. Им некогда возиться с каким-то стариком, ловить его последний вздох. У меня осталось еще несколько часов, я могу говорить с тобой до восхода солнца, а потом, после первой молитвы, совсем короткой — только чтобы поприветствовать первые лучи света… Ах, да, я рассказывал тебе о твоем рождении… Какая радость, какое счастье! Когда повивальная бабка позвала меня, дабы сообщить, что все прошло как положено и традиция соблюдена, я увидел — не вообразил или подумал, а именно увидел — в ее руках мальчика, а не девочку. Верно, уже тогда меня охватило безумие. Никогда я не замечал у тебя, на твоем теле, женских признаков. Ослепление было полным. Но теперь все это не имеет значения. На веки вечные храню я в душе чудесное воспоминание о твоем рождении. По виду я продолжал оставаться таким, каким был раньше: богатым коммерсантом, которого это рождение одарило несказанной радостью. Но в тиши одиноких ночей передо мной вставал образ немыслимого чудовища. О, внешне все было нормально, я уходил и возвращался, но изнутри зло подтачивало мое здоровье, и моральное и физическое. Я ощущал за собой грех, потом стал испытывать чувство вины, а там и страха. Все это я носил в себе. Слишком тяжкая ноша. Я опять перестал молиться. Не хватало духа. А ты, ты рос в своем одеянии, сотканном из света, маленький принц, дитя, не знавшее злосчастного детства. И речи не могло быть о том, чтобы все разоблачить. Невозможно воздать должное истине. Истину, мой сын, моя дочь, ее теперь никто не узнает. Это совсем не так просто. Любопытно, до чего приближение смерти проясняет мысль. То, что я говорю тебе, исходит не от меня, я читаю это, угадываю на белой стене, где укрылись ангелы. Я вижу их. Ну а сейчас придется сказать тебе, до какой степени я ненавижу твою мать. Я никогда ее не любил.