Священная ночь

Есть люди, которые, угрожая, кричат. Гнев выводит их из себя. А есть и такие, что говорят, не повышая голоса, но их слова задевают вас гораздо больнее. Так, Сидящая не только относилась к породе тех, кому чужды угрызения совести, но и способна была привести в исполнение то, о чем говорила.

Темноволосая, крепкая, с внушительным задом — откуда и прозвище Сидящая, неопределенного возраста. Лицо гладкое, матовое. Полнота ее была не препятствием, а, скорее, козырем в ее работе. Сидящая в хаммаме занимает стратегический пост, которому может позавидовать любая разведывательная служба. Она все слышит, знает каждое семейство в квартале и порой участвует в интригах, которые плетут то одни, то другие, содействует бракам, устраивает встречи… Она — регистрационная книга и память всего квартала, доверенное лицо, которому открывают секреты, она олицетворяет страх и нежность. Она впускает посетителей, сторожит их вещи и поддерживает огонь в печи, прилегающей к хаммаму. У нее огромные груди, пугающие ребятишек и притягивающие подростков, мечтающих спрятать голову под их тяжестью. Сидящая редко бывает замужней, чаше всего это вдова или разведенная, у нее нет настоящей семейной жизни. Она живет особняком, и никто понятия не имеет, да и не интересуется, как и с кем проводит она свои ночи. И потому ей приписывают воображаемую жизнь, она-де повинна в кровосмешении, и гадалка-то она, и колдунья, греховодница и страшилище.

А ведь было время, когда Сидящая, та самая женщина, которая теперь с трудом поднимается по лестнице, дышала свежестью и молодостью, и был у нее возлюбленный, а может, даже и муж; были приданое, дом и драгоценности. Была она, верно, стройной, а может, и красивой. Я глядела на нее, пытаясь отыскать в этом расплывшемся, усталом теле очертания юной девушки, какой она была прежде. Но все рухнуло за несколько секунд. Родные ее погибли во время землетрясения. Она осталась одна на руинах с маленьким братом на руках, навеки утратившим зрение.

Эту историю Сидящая рассказала мне однажды вечером, когда мы не могли заснуть. Консул похрапывал, а мы, мы дожидались утра, чтобы пойти за оладьями и мятой к чаю. Она ничего не говорила мне о своей жизни до катастрофы. И я представляла ее себе счастливой, живущей своим домом, с мужчиной. Но вполне возможно, что в ту ночь она была не в Агадире, а где-нибудь еще, вместе с мужем, который бил ее и часто уходил к другим женщинам. Быть может, он уехал с одной из племянниц или двоюродных сестер, уехал куда-нибудь далеко, за пределы страны, и не подавал никаких вестей.

Не могу сказать. Но в ее глазах я замечала порой следы былого унижения.

— Да, меня покинули! Вышвырнули на улицу, а как говорится в пословице: «Из дома, где досыта кормят, ни один кот не уйдет…» И если он все-таки уходит, стало быть, есть на то свои причины. «Знаешь, чем держат обычно мужчину? Вот этим и этим, — говаривала моя мать, положив одну руку на низ живота, другую на задницу. — Кто же захочет отведать тела, которое уже послужило кому-то, да плохо? Никто или уж тогда все. Что мне делать с разведенной, но еще замужней, вдовой без покойника и наследства, супругой без очага? Какая тяжесть свалилась мне на плечи, можно сказать целая гора! Что я скажу родным и соседям? Дочь моя не угодила супругу. Вот он и пошел искать на стороне то, чего не нашел в своей постели. Так, что ли? Нет, это выше моих сил…»

Сидящая ушла, будто бы чтобы не слышать попреков, не быть брошенной женой, которую любой может обидеть презрением. Маленький брат последовал за ней, он с плачем и мольбой уцепился за ее джеллабу. Странствие их было, наверное, трудным. Голод, холод, болезни… Мальчик потерял зрение из-за трахомы. Она стирала белье, готовила для праздников по случаю свадьбы или рождения. И растила брата как собственного сына. Ей хотелось для него лучшей доли, и она билась, чтобы выхлопотать ему стипендию в благотворительных учреждениях. Вот он и стал учителем, давал ребятишкам квартала уроки Корана.

Ей хотелось, чтобы он был министром или послом. А он стал всего лишь Консулом в воображаемом городе призрачной страны. Она сама назначила его на этот пост. И он согласился, «чтобы не причинять ей горя», скажет он мне потом. Он соблюдал правила игры. Она была довольна, а он никогда не перечил ей. Так по молчаливому уговору были построены их отношения, определявшиеся повседневным ритуалом, который превращал брата с сестрой в странную пару, довольно двусмысленную, но путавшую следы театральной игрой.

Первое время я думала, что они просто забавляются или хотят развлечь меня. Они то тиранили друг друга, то предавались романтическим излияниям. Речь их была цветистой, даже когда они кричали. Ритуал начинался с утра. Чтобы разбудить Консула, Сидящая сначала тихонько напевала, потом, подойдя к двери, нашептывала стихи:

Газель моя, мое сердце,

радость моя, мой птенчик,краса ненаглядная, принц мой,очей моих свет,открой мне объятья…