Священная ночь

Но зато я ощущаю их присутствие, они мне очень нравятся. Им выпадает несколько счастливых часов. И я рад быть незаметным свидетелем их счастья. Видите ли, мне случается иногда жить как бы по доверенности. Это не так уж страшно. Только не следует делать этого слишком часто. Впрочем, не стану вас утомлять своими мелкими заботами. О чем же мы говорили с вами сегодня утром?

— Об исламе.

— Ислам! Наверное, мы недостойны этой благородной религии.

— По-моему, в основе всякой религии лежит понятие греха. А я отступилась, я отступница в мистическом смысле, вроде аль-Халладжа[15]

.

— Я что-то не совсем понимаю…

— Я в разладе с миром или, по крайней мере, со своим прошлым. Я со всем порвала. Стала добровольной изгнанницей и пытаюсь быть счастливой, то есть жить сама по себе, в меру собственных возможностей. Я вырвала корни и сбросила маску. Я блуждаю, не подвластная никакой религии. Иду сквозь мифы, ни на что не обращая внимания…

— Это называется свободой…

— Да, я хочу быть свободной от всего, ничем не владеть, чтобы не завладели мной. Я свободна, то есть располагаю правом выбора, вырвавшись из пут, а может быть, и опередив время.

— Вы напомнили мне о том, чему учит дзен[16]: «Изначально человек не имеет ничего».

— Человек изначально ничего не имеет, это верно, и под конец ему тоже ничего не надо бы иметь. А человеку внушили потребность обладания: домом, родителями, детьми, камнями, правом на собственность, деньгами, золотом, людьми… Я же учусь не владеть ничем.

— Жажда обладать и потреблять выражает огромную нехватку чего-то. Нам, очевидно, не хватает главного. А чего — мы и сами не знаем. Я был знаком с одним господином, который жил, ни о чем не заботясь, без дома, без имущества, без всяких привязанностей. И умер так же, как пришел в этот мир: без ничего. Это был поэт, человек, наделенный даром слова.

— Владеть, копить или, как говорится, откладывать — не значит ли это с каждым днем все больше поступаться своим достоинством?

Пока мы беседовали, Консул аккуратно измельчал на специальной доске немного кифа. Вначале я не обратила на это внимания. Руки его работали уверенно, со знанием дела и терпением. Он набил первую трубку, раскурил ее, сделал затяжку, затем выбросил маленький уголек. «Благодать», — сказал он, словно обращаясь к самому себе, снова набил трубку и протянул ее мне.

— Не знаю, понравится ли вам! Качество, мне думается, хорошее. Время от времени я выкуриваю трубку-другую, это помогает мне расставить все по своим местам и даже разобраться в самом себе, без всякого обмана разумеется!

Мне случалось в моей полной приключений жизни курить киф. Воспоминания не из приятных. Однако в ту ночь все настолько было хорошо, что даже киф мне понравился. Я ко всему относилась с доверием. Я только - только выходила из ада.

Этот человек, чьи ноги я научилась мыть по вечерам, не был моим хозяином, а я не была его рабыней. Но он уже казался мне близким. Я забывала о его слепоте и обращалась к нему, как к давнему другу. Однажды вечером, когда мы сидели на террасе, он сам сказал мне:

— Мы так хорошо понимаем друг друга. Должно быть, в душе каждого из нас таится какая-то рана, я не стал бы называть это общим недугом: слепые, например, обычно бывают агрессивны и довольно зло относятся даже друг к другу. Нас же сближает какой-то надлом.

Решив навсегда похоронить свое прошлое, я ничего не ответила на его слова. Я уже успела оценить то обстоятельство, что Консул ни разу не попытался разузнать о моей прошлой жизни. Как объяснить ему, что моя жизнь начинается только теперь, что плотный занавес опустился на сцену, где живые существа и неодушевленные предметы покрылись одной и той же пылью, пылью полного забвения? Я молча боролась, всеми силами стараясь выбраться из опасного лабиринта. Я сражалась и с чувством собственной вины, и с религией, и с моралью, со всем, что угрожало воспрянуть вновь, чтобы выставить меня в дурном свете, опорочить меня, предать и уничтожить то немногое, что я пыталась уберечь в своей душе.

Встреча с Консулом оказалась благотворна для меня, хотя и вызвала некоторые затруднения в повседневной жизни. Человек этот жил в собственном мире, следуя своему особому ритму. У него были свои привычки, некоторые странности, он соблюдал некий ритуал, который со стороны мог выглядеть смешным и нелепым. Все это находило поддержку у его сестры, осуществлявшей таким образом свою власть. Я не знала, как мне быть. Поступив на службу в общем-то случайно, я не представляла себе, какой будет на деле моя работа. Сидящая неопределенно обрисовала мне круг моих обязанностей. А сам Консул ничего не говорил. Я всегда была на месте, вроде бы и не совсем в его распоряжении и все-таки готовая выполнить любое указание. Конечно, всегда лучше знать, что тебя ждет. А тут - полнейший туман, но мне, как ни странно, нравилось это! Не могу не вспомнить об одной сцене, когда все трое мы и вправду очутились в тумане.

Однажды вечером, после ужина, Консул обратился к сестре властным тоном:

— Завтра ты велишь вымыть хаммам. Я решил: мы пойдем туда мыться втроем!