Святая Грусть

Во время золотого и серебряного благовеста по горам и долам святогрустного царства перекатывались драгоценные колечки, браслетики. Более того. У скромных и целомудренных святогрустных девчат в пору колокольных перезвонов появлялись на ушах сережки изумительной красы. А в монастырях, в нагорных кельях Свято грустной Пустыни загорались золотые колечки огня над свечами и лампадами.

Дурохамцы, захребетники и заморыши люто ненавидели этот христианский чистый перезвон: все черти падали с полатей, с печей – рога сворачивая, копытъя ломали. Болотной грязью, тиной, мхом пробовали уши затыкать, но где там – слышно. Переговоры налаживали с Царём Государьевичем. Выкупить хотели колокола, да не по карману оказалось. Цена им – горы золота.

Вот и решили попробовать Черноворца чёртова послать. Клюв у него был не простой, не костяной – крепче кремня, прочнее железа.

2

Дед Колокольник перекрестился на красный угол горизонта, где уже стояло солнце в золотом окладе. И перекрестился-поклонился на все четыре части света. Мохнатую шапку надел, ощущая, как она забирает тепло с головы – охолонула за ночь.

Многопудовый язык раскачался и вымолвил первое звонкое слово, а за ним второе, третье:

– Бог! Бог! Бог! – бросался в поднебесье басовитый голос.

А дальше – совсем чудеса. Подголоски начинали выбивать-выговаривать молитву «О живых».

Спа-си, спа-си, спаси, Господи, раб твоих! – говорили одни подголоски, а вторые и третьи подхватывали: – И всех, и всех православных христиан!..

И даруй им, даруй здравие душевное! Здравие телесное!

Бог! Бог! Бог!

Хоть всю Землю обойдите вдоль и поперёк – нигде такого благовеста не услышите.

Тишина разбудилась, голуби вышли в зенит, восторженно и громко заплескали крыльями в лазоревой глубине. Городские стрижи стриганули над крышами. Деревенские ласточки ластились к потухающим звёздам и проплывающим облакам… Умываясь радужной пыльцой, оставшейся в воздухе от раноутренней радуги, Божьи птахи смеялись в полете, пересыпая воздух живым серебрецом, словно бы тоже задорно звонили, благовестили под куполом страны Святая Грусть.

3

Звонница в небо уходит – теряется в головокружительной вышине.

У подножья, как всегда по утрам, столпился христианский люд. Бабы в праздничных нарядах. Дети в чистых рубашонках. Старики. Молодежь.

Устя Оглашенный стоял, прикрыв глаза. И почему-то кривил губу. Иконописное лицо юродивого стало мрачнеть.

– Царь-колокол нынче с надрывом поёт, с картавинкой.

Старушка рядом возмутилась:

– Ты наболтаешь! Где это видано, где это слыхано, чтобы святогрустный колокол картавил?

Ларион (гренадёр отдыхал после службы) прищурил синие глаза на колокольню, согласился:

Служить, так не картавить, а картавить, так не служить!

Колокола никогда не картавят! – заметил юродивый. – А в энтого как будто картавый бес вселился!

Бродячий музыкант с хорошим «длинным» ухом сказал, сомневаясь:

Кажется, не врет…

Кто? Колокол?

Нет, Устя Оглашенный.

Правду, правду говорит он! – вздохнула баба, подходя к соседке. – Видишь, какое колечко от первого удара откатилось?

Погнутое?

В том-то и дело. Не к добру это!

А во дворце, говорят, поросята ходют по потолку. Следы кругом. Поймать не могут.

И петуха порешили!

Кого?

Ну, Будимирку-то нашего.

Ой, да што ты?

Нечистый завелся!

Вот и колокол наш закартавил!

Тихо! Сорочье племя! – грозно крикнул Устя Оглашенный, не открывая глаз, а только поднимая к небу длинный старческий перст, похожий на свечу с темными фитилями-жилами. Покачиваясь в такт колоколам, юродивый ногою прихлопывал. Росистая муравушка под лаптем в зелёное мочало изжевалась. Муравей поднимался по серой драной штанине.

Ну? Дак чего там? – не выдержала баба. – Попал пальцем в небо? Скорей говори, не томи.

Порча на ем! – подытожил юродивый, открывая ресницы, дрожащие от напряжения. – Эй, кто скорый на ногу? Дуй на колокольню, упреди…

Ларион побежал, рассекая толпу крепким острым плечом.

Теперь уже многие слышали: воздух по-над ухом звенел с надсадным дребезгом, царапал уши, души; с каждым ударом царь-колокол говорил все глуше, глуше, будто опускался в глубину преисподней.

Гренадёр замешкался на колокольне – ногу подвернул.

Однако дед Колокольник и сам расслышал порченую музыку. Шапку скинул. Охнул… В проёме звонницы мелькнула седая голова.

– Православные! – предупредил звонарь. – Берегись!

Кто-то внизу (кто не понял ещё) откликнулся в недоумении:

Ты что блажишь? Чай не горим?

Колокол треснул! Беда!

Народ пошатнулся единым испуганным телом. Затрещали кусты на пригорке. Поломалась тонкая берёза, роняя косичку, заплетённую молоденькими листьями. Кто-то со страху явил необычайную прыть – словно горный козёл заскочил на белозубую кремлевскую стену.

Ребятишек не стопчите, ироды!

Не давите! Стенка сзаду… по стенке размажете, ох твою, прости, Господи! Баба, ну чего ты лезешь на меня, на молодого, неженатого?

Убери свои лапищи, дурень старый, тоже времечко нашёл…

Стоны и звоны перемешались в воздухе над колокольней. Народ бестолково кружился, образуя воронку.