Святитель Тихон Задонский в воспоминаниях келейников (СИ)

Объявлю же и о нестяжательной келейной его жизни, ибо он имел только самое нужное и необходимое. Постеля у него была – коверчик постлан да две подушки; одеяла не имел он, но шубу овчинную, китайкою ^[47] покрытую; опоясывался ременным поясом; также и ряса у него одна была, но и та суконная гарусная ^[48]; обувался он в коты

^[49] и чулки шерстяные толстые, кои подвязывал ремнями, да две зимы в лаптях ходил, но только в келлии в оных ходил, и скажет: «Вот как спокойно ногам в лаптях ходить»; когда же к обедне идти ему, или гости приедут, то оные снимал с себя и обувался в коты. И четки у него были самые простые, ременные. Не было у него ни сундука и никакого влагалища ^[50], но только кожаная киса ^[51]

, и то ветхая, и куда ехать ему, он брал ее с собою и клал в нее книги да гребень. Вот и весь наряд и украшение его. Правда, подарил ему преосвященный Тихон III ^[52] шелковую штофную ^[53] рясу; он долго отказывался, от нее и взял оную только после убедительной просьбы. Замечательно в нем было и то, что он весьма осторожен был, чтобы к какой вещи временной и тленной не привязан был ум его: придет, бывало, от обедни, снимешь обыкновенно с него рясу, станешь складывать, а он возьмет ее из рук моих и, бросив на пол, скажет: «Это бредня, братец; давай на стол скорей, я есть хочу». В келлии его никакого убранства и украшения не было, кроме святых картин с изображением Страстей Спасителя нашего и прочее, но все соответствовало его смиренномудрию и нестяжанию.

Комплекции он был ипохондрической, и часть холерики была в нем. Бывало, даст мне строгий и правильный выговор, но скоро приходит в раскаяние и сожаление: чрез полчаса позовет к себе и даст либо платок, либо колпак или иное что, и скажет: «Возьми себе», чем и давал знак одобрения и утешения. Три лета имел он лошадь и одноколку ^[54], данные от господ Бехтеевых, на которой, после обеда и отдохновения, проезжался в поле, иногда в лес. С ним всегда езжал я один. «Пойди, – скажет, – заложи одноколку, проедемся; возьми с собою чашку и косу, накосим травы старику (ибо лошадь весьма старая была), также и воды напьемся там». Дорогою все говорил, либо с травы материю возьмет, или из Священного Писания какие тексты объясняет мне, и все наклонял к вечности. Проездка его была наиболее по патриаршеской дороге, которая лежит вверх реки Дона; иногда и в лес езжали, где на полянах и траву сам косил, а мне прикажет подгребать, скажет: «Клади в одноколку, старику годится на ночь». Иногда проезжал и к источнику, который был расстоянием от Задонска около десяти верст, на берегу реки Дона; бывало, там и воды напьемся: он любил сей источник, ибо вода в нем весьма чистая была. Походит, бывало, около него и скажет: «Поедем паки в монастырь».

При келии его жил рясофорный монах Феофан, лет ему уже 70 было. Он из однодворцев ^[55] был и грамоте не умел, характера же самого простого селянина был. Но преосвященный столь любил его, что редко и кушал без него. Старец и рукоделие имел самое низкое, портное, да лапти плел. Когда преосвященный в мрачных мыслях бывал, то есть во искушении, то оный старец простыми поселянскими разговорами много пользовал его, ибо он как с простыми поселянами обходился и разговаривал, так равно и с Его Преосвященством, и никак не называл Преосвященного, как только бачка ^[56]

. От таких бесед преосвященный чувствовал в себе перемену в мыслях и спокойнее был, и после говорил о нем: «Феофан утеха моя, я им весьма доволен; за то я его хвалю: первое, за простосердечие его, второе, за то, что он никогда празден не бывает, но всегда в благословенных трудах упражняется».

Подлинно и старец по жизни своей достоин был похвалы. Преосвященный почти ежедневно говорил с ним сими словами: «Феофан, пора, пора во Отечество; мне уже истинно наскучила жизнь сия, я рад бы хотя и теперь блаженно умереть, только бы не лишиться вечного блаженства»; и скажет: «Бедные, окаянные мы! Теперь избранные Божии радуются и веселятся, и в бесконечные веки будут радоваться, а мы, странники и пришельцы, в маловременной сей жизни бедствуем и волнуемся». «Туда, – скажет, – Феофан, как надобно всегда мысленно стремиться, чтобы не лишиться с ними участниками быть! Пусть, Феофан, мир мирское и любит, а мы непременно всегда будем стремиться горняя доставать. Так-то, Феофанушка!» Сим он и кончит. У него всегда первые мысли и разговоры были о смерти, для чего и написана была у него картина, на которой изображен сединами украшенный старец, лежащий во гробе, в черном одеянии; картина прибита была на стене у ног его; тут же у кровати стоял аналойчик деревянный, на котором лежали книги. Он часто взглядывал на оную картину, и из глубины сердечной воздохнет и скажет: Скажи ми, Господи, кончину мою и число дней моих, кое есть, да разумею, что лишаюся аз ^[57]. Сей текст как днем, так и ночью, сидя и ходя, часто пел он, всегда с умиленными слезами и сердечным воздыханием.