Святое дело

Горячечное нетерпение сменилось методическим разведывательным поиском. До рези в глазах всматривались в каждую выбоину, расщелину, темное пятно. Ничего подозрительного.

«Не выйдет так ничегошеньки», — заключил Антипов и еще раз попробовал «перенестись» в японца. Кабы знать, как самурайская речь на слух звучит! Под немецкую давно приноровился: «Ошень карашо! Гут! Стреляйт! Хэнде хох! Гитлер капут!» Начнешь вот так язык коверкать и вроде действительно по-немецки рассуждаешь… По-японски — ни слова! Разве что названия из географии — «Хиросима», «Токио», «Нагасаки»… Ну и, конечно, всем известные «банзай», «харакира»… Как же это артист в «Волочаевских днях» выражался, который японца играл?.. Вспомнил! «Л» не выговаривал и шипящие на «с» и «ц» менял!

Антипов косо прижмурился, зубы выставил вперед и мысленно произнес: «Оцено хоросо!» И сразу легко отрешился от капитана, от своих, увидел их через узкую каменную амбразуру. Ловко устроился: сверху не достать, снизу не подняться. И не видно… А потому не видно, что амбразура в тени! «Все вижу, скорко не пойдете по дороге, всех стрерять буду! А вы срепые! Оцено хоросо устроирся, банзай, самурай!»

— Товарищ гвардии капитан, поглядите-ка туда, где выступ вроде козырька над крылечком… Под ним запросто сидеть можно. Снизу, между протчим, и кошка не доцарапается, сверху — разве что на веревке… Век сиди, стреляй, приговаривай: «Банзай, харакира!»

— При чем тут харакири? — Микасов дернул плечом и опять приставил бинокль.

— А харакира по-ихному, по-самурайски, самоубивство. Кинжалом р-раз через пузо и — кишки наружу. Фанатики они ужас…

— Помолчи.

— Сами любопытствовали. Могу и помолчать, мое дело солдатское. Только он, зараза, тоже молчит, дожидается, когда и мы башку…

— Молчать!

Но Антипов почти уверился в своем открытии, и слова распирали его.

— Я молчу, товарищ гвардии капитан, а он в тенечке сидит. Подсветить бы его! Ракетница наша где?

Микасов кивнул назад.

— У Ерохина? — голос Антипова сразу охрип.

Он подобрался к мертвому товарищу, опустил пальцами веки, подложил под голову пилотку, сложил на груди уже ненужные руки: ни цигарку скрутить, ни автомат вскинуть, ни женщину приголубить… Подумал об этом горестно Антипов и беззвучно запричитал по-бабьи: «Ах ты, друг мой, сосунок горемычный, как же ты оплошал-то? Одной ногой в мирной жизни… Да и пожить-то не успел, между протчим…» Обида и злость захлестнули сердце. «Счас… Счас!» — угрожающе прошипел невидимому убийце. И во второй раз сказал «счас», но уже мягко и клятвенно, Ерохину.

Он долго и тщательно нацеливал толстоствольный пистолет, похожий на старинное оружие для дуэлей, и мстительно приговаривал сквозь зубы:

— Счас я те подсвечу, самурай… Счас, счас…

Лохматый огненный канат перекинулся через теснину, расплющился на скале, оборвался, искрометным клубком сорвался вниз. И тотчас под каменным навесом часто и прерывисто заполыхало; по гребню взметнулись фонтанчики…

— Припекло, зараза?!

Теперь они точно знали, где враг, но ничего не могли с ним поделать. И пушкой не помочь: разрывы снарядов обвал вызовут…

— В обход, — принял решение капитан.

Возвратились к машине. Антипов взял у Митина буксирный трос. Так, на всякий случай: слишком короток, чтоб к амбразуре спуститься…

— До зеленой ракеты никого не пускать. Антипов, за мной!

Скальные завалы у подножия отняли много сил и времени. Зато потом подъем легче сделался. Под конец даже не верилось, что за каменной лужайкой отвесный обрыв.

Они ползали вдоль иззубренного края, искали хоть какие-нибудь признаки скрытого спуска.

— Не орлан же его доставил туда, самурая? — рассуждал шепотом Антипов. — Лестница или веревка была. И привязывали ее, хоть колышек-то должон быть! Я до войны в киножурнале… Глядите!

Зазоры и стыки между валунами проросли лишайником, серым, как цементный раствор. В одном месте просматривалась нитяная извилистая трещинка, окаймлявшая приплюснутый голый камень.

— Сдвигали… Недавно, товарищ гвардии капитан. — Антипов, не замечая того, опять сощурился и заквакал: — Оцено хоросо, ровко придумар самурай!

Ни лома, ни кирки. Сдвинули с превеликим трудом. И открылся глубокий шахтный колодец.

— Счас мы его выкурим, счас! — опять зловеще погрозил Антипов и начал опоясываться тросиком. Вот отчего ни ступенек, ни колышка! Спустили по веревочной лесенке и унесли, а дыру камешком привалили, с центнер весом…

— Пойду я, — сказал капитан.

Другой, может, и обрадовался бы, что не первым идти в преисподнюю, Антипов же горячо запротестовал. На хитрость даже пошел:

— Что вы, что вы! И не удержу я вас, перетя́нете меня. Во мне и четырех пудов-нету, легкий…

Капитан унял свой азарт, лишь приказал:

— Гранату пусти.

— Не рисково? — засомневался Антипов. — Спугнем, да и начхать самураю, не достанет его за перегородкой.

— За какой перегородкой?

— Не сидит же он под самой дырой. Пещера есть, и ход в ее сбоку. Хотя, ежели их двое…

Он пустил, уронил как бы вниз гранату.

В недрах горы фугасным снарядом громыхнул взрыв. Дохнуло горячим тугим комом. Следом забухал утробно пулемет.