Святой доктор Федор Петрович Гааз

В 30-е годы через Москву в Сибирь гнали большие партии поляков — каторжан и ссыльных, осужденных за участие в восстании 1831 г. или за «пособничество» участникам. За многими следовали жены с детьми. На Гааза жаловались, что он постоянно задерживает эти партии, пока все арестанты не исповедуются, не причастятся у ксендзов. Один из членов комитета завел речь о том, что Гааз покровительствует своим единоверцам не в пример православным, «их никогда ради такого дела, небось, не задерживал».

— Батюшка мой, подумайте! Для православных арестантов на всем пути должен быть священнослужитель… А у католиков в Москве последняя возможность исповедаться… Говорят, что в Иркутске открывают католический храм. Но ведь туда они едва ли и за год придут.

При этом споре Филарет хмуро молчал. В другой раз Гааз доложил комитету, сколько книг он раздал в тюрьмах, всего более в пересыльной — сотни азбук, сотни Евангелий. Средства на приобретение этих книг пожертвовал и обещал жертвовать ежегодно датский купец Мерилиз, построивший магазин напротив Большого театра. Гааз, призывая его к пожертвованиям, обращался не только к чувству милосердия, но убеждал, что именно таким образом можно заслужить особую благосклонность москвичей.

«В российском народе есть пред всеми другими качествами блистательная добродетель милосердия, готовность и привычка с радостью помогать в изобилии ближнему во всем, в чем тот нуждается».

На заседании комитета он пожаловался: в Москве «нельзя достать Новый Завет на славянском языке, Мерилиз уже в Петербург посылал; там раньше продавались по 2 рубли 50 копеек и по 4 рубли, а теперь недостать ни за какие деньги…»

Филарет прервал его тихим, но внятным, чуть гнусавым голосом:

— Полно Вам убиваться, почтеннейший Федор Петрович, полно. И такое Ваше усердие нельзя одобрить. Не следует столь скоропоспешно, безо всякой оглядки рассеивать Слово Божие… Ведь и Вашей церкви иерархи этого не одобряют. В оные времена за такое усердие и костром наказать могли… Сие была, конечно, излишняя, неимоверная строгость. Однако заботы и тревоги, вызывавшие такую строгость, оправданы. Ибо чтение Евангелия простолюдинам, да еще и грешным, преступным, без постоянного руководительства, без указаний и пояснений и надлежащих наставлений, от духовных особ исходящих, может вызвать в простолюдине опасную наклонность к произвольным, односторонним и даже более вредным толкованиям… «Не пометайте бисер Ваш перед свиньями…».

Митрополит председательствовал, когда Гааз докладывал о том, как на средства, пожертвованные «неизвестными благотворителями», он выкупал детей крепостных, сосланных по приговорам помещиков, и задерживал в пересылках родителей до того, как прибудут дети.

— Вот-с имеется запись, — говорил Гааз, — 24 августа сего 1834 года уходила партия: 132 человека каторжане и ссыльные по судебным приговорам и еще 57 крестьяне, которые без суда, из них сорок беспаспортные, следующие к помещикам, а 17 — мужчины, высылаемые по приказам трех помещиц и одного помещика. С ними добровольно следуют семь жен и двое малых детей. А пять жен оторваны от своих дитятей. Они умоляют о милосердии, чтоб отдали им хотя бы самых малых, кои не достигли еще 12 лет. Удалось выкупить лишь одну девочку 3 лет… А в другой партии на той же неделе среди высылаемых в Сибирь по воле господ помещиков было два отрока 9 и 12 лет от роду. Ни начальник тюрьмы, ни начальник конвоя не изъяснили мне, почему столь строго наказаны малолетние, возможно ли это по какому закону.

— Погодите, Федор Петрович, как такое может быть, чтоб ссылались не по закону… Когда речь идет о болезнях телесных, тогда уж Вам и книги в руки, почтеннейший, но если речь идет о болезнях общества, о державных делах, то послушаем людей более о том сведущих. Когда Вы пользуете горячечного или холерного, Вы же не станете спрашивать советов ни у генералов, ни у судей, ни у министров. Наш комитет учрежден по высочайшему повелению для попечительства о тюрьмах, а не для законодательства. Так что Вы, Федор Петрович, поуспокойтесь, а вот Вас, сударь мой, прошу разъяснить о случаях, о которых докладывает Федор Петрович.

Чиновник судебного ведомства, «состоявший при тюремном комитете», поклонился митрополиту и достал несколько исписанных листов из сафьяновой папки:

…Статьи 257 и 258 тома Четырнадцатого Свода Законов гласят: «Уличенные в бродяжничестве для испрошения милостыни забираются полицией безо всякого, впрочем, притеснения и страха, но с осторожностью и человеколюбием…

Федор Петрович, севший, когда начал говорить чиновник, поднял руку.

— Вот — вот, Ваше высокопреосвященство, владыко, вот именно это не блюдут господа тюремные и конвойные офицеры — „человеколюбие…“ Это прекрасный закон, христианское человеколюбие подтверждено законом…

Филарет постучал карандашом по столу и просил не прерывать.