Святой Григорий Чудотворец, епископ Неокесарийский. Его жизнь, творения, богословие

„Однажды, когда он целую ночь размышлял о предмете веры и волнуем был различными помыслами (ибо были и в то время некоторые люди, которые искажали благочестивое учение и вероподобными умствованиями часто представляли истину сомнительною даже для разумных); — в это время, когда он, озабоченный исканием сей истины проводил ночь без сна, является наяву некоторый муж в человеческом образе, по виду старец, светолепный по устроению одежды, как приятностию лица, так и стройностию вида обнаруживающий признаки великой добродетели. Когда же он, устрашенный видением, боялся встать с постели и спросить, кто он такой и зачем пришел, то он, кротким гласом успокоив душевное смущение, сказал, что он явился ему по божественному повелению для разрешения его недоумений, чтобы открыть истину благочестивой веры. При этих словах мужество возвратилось к нему, и он смотрел на него с некоторою радостью и изумлением. Потом, когда тот протянул руку и прямо направленными перстами как бы указывал на стоящее в стороне явление, он, обратив свой взор по направлению его руки, увидел против лица явившегося другое видение в женском образе, превосходнейшем человеческого, — и опять устрашился до того, что склонил лицо свое, приведенный в замешательство видением и не в состоянии будучи вынести этого явления — очами; необычайность видения состояла особенно в том, что в самую глубокую ночь такой свет окружал явившихся ему, как будто зажжена была некая светлая лампада. Итак, когда он не в состоянии был выносить этого явления глазами, услышал разговор между явившимися ему лицами, которые вели речь друг с другом о предмете его изысканий. Чрез этот разговор он не только научился истинному познанию веры, но и узнал явившихся по именам, потому что каждый называл другого собственным его именем. Так, говорят, он услышал, что явившаяся в женском виде просила Евангелиста Иоанна открыть юному (епископу) тайну благочестия, а тот сказал, что готов и в этом сделать приятное Матери Господа, поелику это Ей угодно. Таким образом, в стройных и кратких словах изрекши (эту тайну), они опять скрылись с глаз. Григорий же это божественное откровение тотчас заключил в письмена, по нему после проповедывал слово Божие в церкви и оставил это богодарованное учение, как некое наследие потомкам; этим учением даже доныне тайноводствуется народ этого города, пребыв неприкосновенным от всякой еретичеокой злобы“. Григорий Нисский приводит и самый текст „тайноводственного учения“ [274]

Получив чрез это откровение „некоторое дерзновение и смелость“, св. Григорий „выступает на подвиг“: „ибо не иным чем, — говорит Григорий Нисский, — как подвигами и борьбою должно назвать всю его жизнь в священстве, во время которой он верою подвизался против всех сил противника“ [275]

. Действительно, для напряженной деятельности открывалось самое широкое поле: в это время „вся страна, — по свидетельству Григория Нисского, была одержима бесовскою лестью; нигде не устроено было храма истинному Богу; весь город и соседние поселения наполнены были жертвенниками, капищами и кумирами, так как весь народ старался об украшении храмов и капищ идольских и об утверждении между людьми безумного идолослужения, поддерживая его жертвами и обрядами и нечистыми жертвоприношениями“ [276]. Ho, с другой стороны, для начала деятельности св. Григория были и весьма благоприятные обстоятельства: во–первых, царствование Гордиана и Филиппа Аравитянина было временем благосклонного отношения к христианам и ослабления народного фанатизма, а во–вторых, и прежнее общественное положение св. Григория, его известность, как образованного человека, подававшего большие надежды, открывали широкий простор для его миссионерского воздействия, обеспечивая, при данных условиях, радушный прием в обществе, особенно высшем. Отражение этого отношения к св. Григорию можно видеть в повествовании Григория Нисского о торжественной встрече, оказанной ему жителями Неокесарии. Очевидно не имея уже собственности, он остановился здесь в доме некоего Мусония, известного в городе мужа, который „по роду, богатству и всему прочему, чем обладал, считался в числе первых“ [277].