Святослав

Княжьи вой на заборолах тоже натянули свои луки, и их стрелы роями полетели в темноту – за городницы, за валы, за частокол…

На валах поднялся крик; видно было, как печенеги, падая, корчатся среди острых кольев. И все-таки некоторые из них повалили частокол, спустились в ров, рыли и насыпали землю, другие тащили и ставили лестницы, чтобы лезть на городницы, третьи пытались поджечь ворота.

Со стен сыпались камни. Не боясь стрел, которые летели с валов, многие вой повисали у края заборол, над рвом, и сверху кидали в печенегов копья, стреляли из своих луков.

Крики, вопли, лязг на городницах, под стенами во рву и на валах сливались в один сплошной, непрерывный гул – угрожающий, страшный, беспощадный шум битвы. Озверелые, обезумевшие печенеги, еще до боя пьяные от вина, а теперь от крови, сбились во рву, присыпая землю к стенам. Когда землю покрывали трупы, на них сыпали новую. Лестницы печенегов уже доходили до заборол. Цепляясь за них, печенеги взбирались на стены.

Вот бой завязался на самой стене, на южной ее стороне. Несколько десятков печенегов, карабкаясь по лестнице, становясь друг другу на плечи, обливаясь кровью, выскочили на заборола. Они стояли, размахивая кривыми саблями, вытаскивали длинные ножи. А за ними по лестницам лезли, карабкались, выдирались новые враги.

Это был страшный бой. У заборол стояли печенеги, против них, во главе с Добрыней, лавой сгрудились вой, С мечами в руках, обливаясь кровью, они рубили печенегов, которых все больше и больше, взбиралось на заборола.

И вдруг, заглушая окружающий шум, огромный кусок заборола затрещал, покачнулся, оторвался и рухнул вместе с цепляющимися за него печенегами вниз, в бездну. Он летел среди ночи с треском – ломая лестницы, калеча людей. Бой на южной стороне стены утих…

Но тут поднялся страшный шум и крик на стене у Подольских ворот. Добрыня похолодел – ведь большинство воев находилось с ним, на стене, выходившей к Днепру. Он увидел, что стало светлее, и уж не от зарева пожара: за Днепром заалело небо, скоро взойдет солнце.

В зареве нового дня он бежал по городницам впереди других вое-в к Подольским воротам, откуда доносились шум и крики, где снова шел лютый бой, где печенеги уже карабкались на стены.

Но Добрыня не успел добежать до ворот, как прозвучал победный крик: вой, сбросив взобравшихся на стену печенегов, заливали водой начавшие гореть ворота.

И там, на городницах близ Подольских ворот, Добрыня увидел княгиню Ольгу. Опираясь на посох, она стояла у забо-рола и, глядя на Днепр, говорила:

– Теперь они не скоро полезут. Киев стоит!

2

Точно пущенные из тугого лука стрелы, летели на юг от Киева три гридня – три брата: Горяй, Баян и Орель…

Горяй – старший – был белокур, как и мать, да и лицом походил на нее: голубые глаза, тонкий нос, небольшой рот. Правда, мать была невысокой, тоненькой, а Горяй – дюжий великан. Такому только и сидеть на коне.

Баян, напротив, пошел в отца, кожемяку Супруна: невысокий, но жилистый, с загорелым, смуглым лицом, руки -только шкуры мять, ногой топнет – земля гудит!

Орель был не похож ни на одного из братьев: волосы русые, глаза карие, сам статный, а голос – запоет на городской стене, за Днепром слышно.

Получив приказ княгини, они сразу же вышли из Киева. Затемно спустились со стены, над Лыбедью ползком пробрались через стан печенегов, видели, как вспыхнул пожар, слыхали, как печенеги ринулись на Гору… Но как ни болели у них сердца, они не вернулись, да и не могли вернуться в Киев, а побежали в зареве пожара лесом к Берестовому, оседлали'на княжьем дворе коней и поскакали в темную, непроглядную ночь на юг…

Рано утром они были уже далеко от Киева, вечером очутились на краю Полянской земли, над Росью, ночью, немного отдохнув, миновали селение, где жили черные клобуки, а к рассвету углубились в дикое поле.

Здесь, в диком поле, братьям следовало остерегаться.

Сколько видел глаз – тянулось оно, ровное, кое-где изрезанное оврагами, в которых текли речки. Радостно было здесь весной и летом, когда буйно рос, зеленел, волнами переливался под ветром ковыль, когда зацветали голубые колокольчики, желтый шалфей, синие васильки, белые ромашки.

Но сейчас поле было мрачным, выгоревшим за долгое лето под лучами яркого солнца, почерневшим, травы и цветы завяли, засох на корню ковыль. Только сухие будяки, точно сединой, окутывали поле. Казалось, здесь бушевал пожар, даже пахло гарью.

Среди темного поля, по сухой земле, всадники мчались и мчались вперед, время от времени останавливаясь в овраге, чтобы дать отдых лошадям, напоить и покормить их, передохнуть самим. Потом осторожно выбирались из оврагов и внимательно оглядывали поле.

Братья оглядывались не напрасно. Перед самым закатом солнца, передохнув у речки и поднявшись на берег, чтобы двинуться в поле, Горяй, задержавшийся на пригорке, долго смотрел, приложив правую руку к челу, на далекий небосвод и вдруг сказал:

– Свернем направо и поспешим…