Святослав

На глаза набегают слезы. Малуша смахивает их рукою. Нельзя плакать! Еще слеза — опять смахнула. Не плачь, Малка, не плачь! Через окно потоком льется розовый утренний свет — не дай Бог кто-нибудь увидит, что ключница княгини Ольги плачет! Вот и сейчас в трапезную входит красавица Пракседа, что-то спрашивает у нее, смотрит на Малушу своими большими, красивыми, но хищными и завистливыми глазами. Малуша, не плачь!

И она уже не плачет. Завтрак окончен, но впереди еще обед, ужин, надо идти в клети, все взять, приготовить. А разве мало дела помимо этого? Княжий терем велик, нужно повсюду прибрать, перестелить ложа, накрыть столы, подмести, смахнуть каждую пылинку.

Малуша проходит по терему, выходит во двор, направляется к кладовым, медушам, бретяницам, клетям. У ее пояса гремит тяжелая связка ключей. Тут ключи от всего, в ее руках все богатства княгини, княжичей, всего княжьего двора. Она идет, останавливается у кладовых и клетей, запертых тяжелыми замками, и начинает перебирать ключи.

О, как много у нее ключей! Вот ключ — отопри им замок, и перед тобою появятся все драгоценности княгини, вот другой — и она может одеть всю Гору, предградье, Подол, третий ключ -и перед нею окажутся сокровища, сокровища… Но она все перебирает и перебирает ключи, никак не может найти тот, который ей нужен сейчас. Она понимает, что полюбила княжича Святослава и без этой любви не сможет жить. О, если бы кузнецы умели ковать ключи к сердцу человека!

Напрасно волновалась Малуша, напрасно, прибежав после долгого дня к себе в каморку, думала, что опоздала, волновалась, что княжич Святослав не придет, даже всплакнула.

Княжич Святослав не мог прийти в ее каморку, пока в тереме расхаживали бояре, родичи, гридни, не мог прийти и тогда, когда на городницы выходила первая ночная стража, потому что в тереме еще не спали.

Когда же княжич убедился, что вокруг все уснули, он погасил светильник в своей светлице, очень тихо, чтобы никто не услышал, как скрипят половицы, вошел в Золотую палату, где в полутьме тускло поблескивали оружие и доспехи предков, миновал верхние сени, спустился по лестнице в дальний угол нижних сеней и отворил дверь в каморку Малуши.

Как только Святослав переступил порог и закрыл за собою дверь, он почувствовал на шее руки, теплое дыхание, — о, как сладки были уста Малуши, каким упругим и в то же время гибким было ее тело!…

За окном темнела ночь, над городом совершали свой вечный путь звезды, на городских стенах стояли стражи и медными билами вели счет времени, а они были вдвоем, для них не существовало времени.

Быстро убегали ночные часы, каждый из них спрашивал себя — была ли эта ночь; а на стене стражи уже звонили в била, уже скрипели блоки моста, который опускали на день, во дворе раздавались шаги, а далеко за Днепром прорезывалась полоска рассвета.

4

Всем хорошо в этот ранний час, всем хочется жить, каждый с наслаждением, глубоко вдыхает свежий воздух, — о, как чудесно пахнет он водою, травами! — каждый любуется голубым небом, розовыми облачками, что повисли, как ожерелье, на горизонте, цветами, которые всеми красками играют среди безбрежного зеленого простора.

Но самым счастливым в этот час, должно быть, чувствовал себя Добрыня. Он еще не понимает, что случилось с ним, не понимает и того, как, почему это случилось. Вчера он был гриднем в княжьей дружине, как сотни и тысячи других, и думал, что ходить ему в гриднях до тех пор, пока не наткнется где-нибудь на копье печенега и не погибнет.

И вдруг на рассвете позвал его в гридницу воевода Све-нельд и сказал, что он, Добрыня, поедет с княжичем Святославом на ловы и поведет за собою сотню гридней. Но это было не все: их тысяцкий, который был при этом в гриднице, добавил, что отныне, по княжьей милости, Добрыня всегда будет водить сотню. Значит, он сотенный,, отныне и навеки — сотенный!

Радость переполняет душу Добрыни. Был бы он один -ударил бы коня, с гиком-криком помчался бы в поле, чтобы земля гудела под копытами, а ветер бил в лицо. И долетел бы он туда, где висят над горизонтом облака. Сотенный! Слышите? Любечанин Добрыня — сотенный!

Но мчаться нельзя. Сдерживая резвого коня, едет он первый за княжичем Святославом, остальные гридни — им вслед. Так будут ехать они до дарницы княгини Ольги за Днепром -бобровых гонов княжича Святослава.

Все молчат. Не пристало говорить, когда молчит княжич. А он едет, отпустив поводья, иногда только, когда конь засбоит или свежий ветерок повеет со стороны Днепра, поднимет голову, задумчиво поглядит вокруг. О чем думает княжич и чем он озабочен? Почему в его серых глазах то светится радость, то промелькнет тревога?

Да разве может гридень, пусть даже и сотенный, знать княжьи мысли? У князя — свое, у гридня — свое. Добрыня опять и опять спрашивает себя: почему так случилось? в чем причина?