Святослав. Хазария

– Знаешь, я сейчас только понял, – уже задумчиво отозвался Горицвет, покусывая травинку, – чем наши жёны мужские сердца в полон берут. Они вольные, как этот ветер. Могут быть добрыми и ласковыми, суровыми и сильными, а порой и грозными до невозможности. Чуешь? – Горицвет оглянулся и, вплотную приблизившись к Святославу, зашептал: – Я иной раз своей Болеси боюсь. Мечей вражеских никогда не пугался, а как она разгневается да блеснёт очами, что тебе молниями Перуновыми, боюсь!

Святослав захохотал и хлопнул друга по плечу:

– Ну и силён ты шутки шутить, брат Горицвет!

– Да не шучу я, точно! Может, за то и люблю её, что разная она и сильная. Ну, в чувствах, я имею в виду. Порой ласкова, как дитя, я её на руках ношу. А иной раз кажется, будто она как мать мне – взрослая и мудрая, хотя мы одногодки. Сам не могу разобраться, в чём сила её. А сейчас вот подумал: лес, река, огонь – они ведь никогда не надоедают, может, и тут что-то общее есть? Вот про византиек рекут, будто они услуживают мужчине, как тот пожелает. А я такую, наверное, не смог бы любить. Какая радость в рабской покорности и разве можно полюбить за угодничество?

– Может, ты и прав, брат, – согласился Святослав.

– То-то! – назидательно заключил Горицвет. – Наши девушки – не грекини услужливые, ежели что, так и…

– Так и рубелем по маковке хватить могут! – договорил Святослав, и оба рассмеялись.

Вскоре появилась и лёгкая на помине Болеся, желая забрать мужа, и пара ушла, держась за руки. Святослав проводил их задумчивым взором.

Слова Горицвета невольно напомнили неприятные мгновения, когда он был близок с Малушей, а потом разговор с Яроведом в Священной роще. Тогда жрец тоже говорил о разнице русской и византийской любви. Так ли сие воистину? Только после Малуши все эти три года Святослав не замечал женщин. Так человек, однажды объевшись, потом долго не притрагивается к вызвавшему отвращение блюду. Теперь это, кажется, прошло. Нынче Святослав с удовольствием глядит на веселящихся девушек, и зрелище пар, держащих друг друга за руки, вызывает некоторую зависть. Хотя Святослав кажется сам себе старым мудрецом, которому не к лицу любовные шалости.

В это время на поляне началась игра, в которой принимали участие холостые парни и незамужние девушки. Одному из парней завязывали платком очи, поворачивали несколько раз вокруг себя, а потом он должен был изловить кого-то из девушек, которые, изворачиваясь, бегали вокруг, стараясь ускользнуть от объятий. Ежели юноше удавалось поймать девушку, он имел право поцеловать её.

Святослав прошёлся к воде, омыл ноги и, вытерши ступни о траву, обулся.

Когда вернулся, увидел, как среди смешливой и повизгивающей толпы девушек метался с завязанными очами раскрасневшийся Олеша. Святослав знал негласные правила этой игры: вдоволь натешившись над парнем, девушки будто ненароком подталкивали в его объятия ту подружку, что была ему люба. Так случилось и на сей раз. Позабавившись над Олешей, девушки преградили Овсене путь к отступлению, и она оказалась между вытянутыми сильными руками. В тот же миг, ловко присев, Овсена вдруг выскользнула из объятий и, придержав рукой подругу, подставила её в цепкие объятия Олеши. Поцелуй и громкий заливистый смех, растерянность молодого тысяцкого, снявшего повязку с очей, – всё слилось для Святослава в неожиданную догадку, от которой князь даже оторопел. Но внешне он ничем не выдал своих чувств, только загадочно усмехнулся и пригладил усы.

И, лишь возвратившись перед рассветом в терем и отведя на конюшню своего Белоцвета, Святослав расседлал его, похлопал на прощание по шее и, наклонившись, доверительно шепнул коню:

– А ведь она не любит Олешу, так-то, брат!

И опять засмеялся.

Глава 7

Волшебный полёт

Прошло несколько дней. Овсена, с утра затеяв стирку, вышла полоскать бельё в Непре. Бельё и так было чистое, однако Овсена, как и многие другие женщины, ходила полоскать его в речной воде, поскольку оно тогда пропитывалось необычайной свежестью и долго хранило приятный запах.

Дом кузнеца Молотило стоял на самом краю Подола, дальше начинался лес. Здесь река делала небольшой изгиб, образуя уютную тихую заводь. В этой заводи, пройдя по мосткам, и полоскала бельё Овсена, целиком погрузившись в раздумья.

После праздника Великих Овсеней она была сама не своя – то вдруг умолкала не вовремя, то становилась говорливой и весёлой, а то впадала в задумчивую печаль. Мать Молотилиха, заметив перемену в дочери, ворчала:

– Таки закрутил тебе голову Олеша, добился своего, оглашенный! Да и то сказать, три года липнул, что тебе банный лист. Может, так оно и лучше? – Потом, подумав ещё, возражала самой себе: – Как бы не хуже стало от его упорства, синица не пара орлу, высоко летающему!

Она тяжко вздыхала, всплёскивала руками и принималась за прерванную работу, заканчивая разговор обычным:

– Делай как знаешь, дочка, как сердце подсказывает!