Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1.

Типичнейшая личность старой девицы Лизаветы (вольноотпущенной моей прабабки с материнской стороны) вошла и в мой первый роман. И эта «Лизавета Андреевна» стоила целой энциклопедии. Она жила на покое и запойно читала. Нет ни малейшего преувеличения в том, что я сообщил в тех очерках о ее изумительной памяти и любознательности во всем, что — история, политика, наполеоновская эпоха, война 1812 года. Она знала наизусть имена маршалов Наполеона, даже таких, о которых у нас выпускные гимназисты никогда не слыхали, имена и возраст всех членов царствующих домов. Она читала решительно все, что могла достать: газеты, журналы, романы многотомные сочинения,

всю историю Карамзина и описание таких обширных путешествий, как кругосветное плавание Дюмон–Дюрвиля. Любимые ее темы были: исторические личности — Наполеон, Иван Грозный, Карл XII, Петр Великий, Екатерина Вторая, король Густав–Адольф. Спрашивается: каким образом могло бы сложиться бытовое лицо такой Лизаветы Андреевны, если бы в том доме, где она родилась дворовой девчонкой, не было известного умственного воздуха?

И в заключение —

никогда не публиковавшееся автобиографическое свидетельство Ремизова, составленное в 1912–1913 гг. (Рукописный отдел Публичной б–ки. СПб. Архив Ремизова А. М. Ф. № 634, ед. хр. 1. А. М. Ремизов. Автобиография. Петербург. Беловой автограф):

В 12 лет я уселся за книгу и все читал, все, что только ни попадалось. А чтобы прочитать как можно больше, я по ночам ставил ноги в холодную воду и так читал до утра, забыв мои сны и уроки. В год я одолел много книг, много всяких историй и рассуждений, рассказов и романов, и задумал я постичь философию. […] От сказок и Макарьевских четий–меней через любимых писателей — Достоевского, Толстого, Гоголя, Лескова, Печерского и Ницше и Мэтерлинка и опять к сказкам и житиям и опять к Достоевскому… вот она как загнулась дорожка, вот те камушки, по которым шел и иду за тридевять земель в тридевятое царство за живой водой и мертвой. (лл. 9–11).

Примеры этого рода (как и те, которые относятся к роли чтения — индивидуального, семейного и т. п.) легко могут быть умножены и составили бы целую антологию, рассказывающую о приверженности к знанию, к чтению, о вдохновляющих открытиях, соблазнах, заблуждениях. Но почти всегда за этими частными примерами усматривается общее — вера в жизнестроительное значение слова, своего рода религиозное отношение к литературе и науке даже в наиболее «позитивистические» периоды. Этот фон нужно иметь в виду и в связи с отношением Феодосия к божественным книгам, пожалуй, первым из свидетельств о почти тысячелетней традиции.

ПРИЛОЖЕНИЕ II

ПРОБЛЕМА «ЖИТИЯ АНТОНИЯ».

АНТОНИЙ И ФЕОДОСИЙ