Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

Как и другие «слова» Серапиона, первое «слово» достаточно кратко, и его единственная тема — покаяние, тем более необходимое перед лицом страшных природных явлений, обрушившихся на Русь. С самого начала чувствуется, что Серапион — опытный проповедник и учитель, знающий и психологию паствы, к которой он обращается, и лучший способ достижения выдвигаемой им перед нею цели. Он не приказывает, не умоляет и как бы даже не просит, но передает слово Господу, а сам же в развитие этого слова ставит вопросы, которые должны заставить людей задуматься над происходящим и самим сделать свой выбор. И даже не заставить, а сделать так, чтобы они сами с помощью слова Господнего и сопровождающего его разъяснения поняли зависимость между грехами своими и претерпеваемым бедствием, пережили это новое для них знание в той степени, когда пробуждается совесть, и именно она становится главным императивом к принятию нужного практического решения. Напоминание в первой же фразе поучения о слове Господнем, повторенном и/или дополнительно разъясненным Евангелием, апостолами, пророками, великими святителями — Василием Великим, Григорием Богословом, Иоанном Златоустом и другими, ими же вера оутвержена бысть, еретици отгнани быша, и те оучаще ны беспрестани, а мы — едина безаконья держимся, преследует двуединую цель — напомнить о самом весомом аргументе и об игнорировании его, пренебрежении им. Рамка начальной части первого «слова», вмещающая всё сказанное только что, такова:

Слышасте, братья, самого Господа, глаголяща […] — а мы — едина безаконья держимся! И это — несмотря на то, что оучили ны беспрестани, предупреждали (предупреждение оформлено как своего рода «соборная» цитата) — «И въ последняя лета будет знаменья въ солнци, и в луне и въ звездахъ, и труси по местомъ, и глади» [208]

. Такое бывало и раньше, во дни Христовы, но тогда люди уразумевали смысл зловещих знамений и открывали для себя истину, которой в дальнейшем следовали [209], а мы — едина безаконья держимся, несмотря на то, что уже были — и только что или во всяком случае недавно — очевидцами страшных знамений: Се оуже наказаеть ны Богъ знаменьи, земли трясеньемь его повеленьемь: не глаголеть оусты, но делы наказаеть. И что же изменилось? — Ничего: Всемъ казнивъ ны, Богъ не отьведеть злаго обычая. Ныне землею трясеть и колеблеть, безаконья грехи многия от земля отрясти хощеть, яко лествие от древа.

Как человек, умеющий читать в душах людей, Серапион предвидит типичное для русского человека возражение — что–нибудь вроде того, что и раньше такое бывало, и все–таки живем себе как–никак [210]. Ответ на это прост — тем более возражающие и сами знают его, но как бы для преодоления собственной инерции нуждаются в том, чтобы кто–то иной, обладающий более высоким авторитетом, духовный отец их еще раз напомнил им об уже известном с тем, чтобы пробудить их волю к решению, требующему действий. Серапион, предвидя всё это, идет им навстречу: рку: «Тако есть [согласие с возражающими или скорее уклоняющимися от сути проблемы. — В. Т.], но — что потом бысть намъ? Не глад ли? Не морови ли? Не рати ли многыя?

»

И далее — как бы почерпнув дополнительную энергию и включив и себя в круг тех, кто не хочет понять знаков, явленных в страшных знамениях, Серапион к главному: несмотря на все перечисленные беды —

Мы же единако не покаяхомъся, дондеже приде на ны язык немилостивъ попустившю Богу; и землю нашу пусту створша, и грады наши плениша, и церкви святыя разориша, отца и братью нашю избиша, матери наши и сестры в поруганье быша.

И поэтому:

Ныне же, братье, се ведуще, оубоимъся прещенья сего страшьнаго и припадемъ Господеви своему исповедающесь: да не внидем в болши гневъ Господень, не наведемъ на ся казни болша первое. Еще мало ждеть нашего покаянья, ждеть нашего обращенья.