Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

«Житие Алексия митрополита» в своей первоначальной редакции датируется концом (после 1378 г.) XIV века. Из пяти существующих редакций «Жития» первоначальная — текст «О Алексии митрополите», содержащийся в «Летописце Рогожском» XV века, «Летописи Симеоновской» XVI века и содержавшейся в «Троицкой летописи» 1408 года (см. реконструированный текст — Троицк. летоп. 1950, 373–377; 379, 381, 386, 388, 391, 393–395, 404, 405, 407, 409, 417, 440, 441). Полагают, что (учитывая тесную связь и «тематическое, композиционное, стилистическое и лексическое родство» этого текста с примыкающей к нему в летописи «Повести о Митяе–Михаиле») оба эти текста были написаны одновременно, т. е. между 1379 и 1382 гг. (см. Слов. книжн. Др. Руси 1988, 24; ср. также Прохоров 1978, 150–156, 216–218). Среди изданий «Жития» — Жит. митр. Алекс. 1877–1878, т. 4, № 1–2; Службы и акаф. 1891; Пономарев 1898, вып. 4, т. 2, 41; Шляков 1914, 85–152; Кучкин 1967, 242–257; Прохоров 1978, 216–218. Далее цитируется текст «Жития», составителем которого был Пахомий Логофет (Серб), видимо, 50–е годы XV века (до этого им была написана повесть об обретении мощей митрополита Алексия), по публикации Кучкин 1967, 245–247. Следует также помнить о подробной «Повести о Алексии митрополите всея Русия», помещенной в «Никоновской летописи» (см. Никон. летоп. 1897 = ПСРЛ XI, 29–35).

Чтобы избежать повторений, из текста «Жития Алексия митрополита» в центр внимания попадут лишь особо отмеченные эпизоды в редакции Пахомия Логофета.

После вступительной части, выдержанной в характерном для Пахомия стиле [464], составитель переходит к предистории, рассказывает кратко об отце Алексия «некоем муже благоверном» Федоре и о жене его Марии и о родившемся у них сыне, «въ святемъ крещении Елферии

». Отметив, что в должное время Елферий был отдан «книжному учению», составитель «Жития» сообщает о первом, но все определившем событии в жизни мальчика:

Прешедшим же 12 летомъ, детьское еще имущу, яко же случися простреть мрежа въ увязение пернатымъ, и абие на то внимающу, въздремався, успе. И бысть ему глас, глаголя: «Алексие, что всуе тружаешися? Се отселе будеши человекы ловя». Оному же от сна възбнувшу, не виде никого же и дивляшеся необычному гласу, паче же и новому званию, еже рещи Алексее. И от того часа бысть отрокъ яко въ уныни и размышлении велице. Прииде же и в домъ свои и пребываше не яко же преже, но молчаливъ от помыслъ, не можаше бо разсудити конець тому. И никому же поведа бывшее.

Это молчание, вызванное сном и вызвавшее «великие размышления», конечно, может им самим и исчерпываться, и тогда ему нет надобности придавать особый смысл. Но может быть и иначе, учитывая будущий паламизм митрополита Алексия и несомненное или весьма вероятное знание об этом Пахомия, не говоря уж о некоторых других деталях (ср. в «Поучении от Апостольских деяний» Алексия призыв к пастве быть «медленной на глаголание», см. выще). Ср. версию Никон. летоп. 1897, 30: «что тако въ печаль вдался еси, и отнюдь уклоняешися въ молчание […]

къ намъ же ниединаго отъ тебе слова несть» и «прилежаше млъчанiю

».

Как говорится в «Житии», мальчик никому не сказал о случившемся, но родители, видяща его дряхла суща, спрашивали у сына, что с ним случилось. Любовь сделала их проницательными. Они же поведаше: «Яко отходящу ему от насъ в пустыню и насъ тающуся, не вему, что случися ему». Оттоле отрокь начатъ внимати о вещи, Божиа же свыше зряше о немъ, проведети хотящаа быти, иаже въ сердци имяше добродетель.