Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

Ни Горкин, ни даже Анюта сколько ни вглядываются, ничего не видят. «Где же увидать, пасмурь кака […] да и глаза не те уж», — говорит Горкин. А монах говорит, что «это — как сподобит. Бывает — видят. Да редко отсюда видно, поближе надо. А я–то видел. Говорю, что розовая свеча, до неба, и крест золотой на ней. Но мне не верят: помстилось так. Я стараюсь опять увидеть, закрываю глаза… — и слышу: — Нагнал–таки!.. Отец!.. […] Я кидаюсь к нему, от радости

[…] и я кричу ему в дочерна загоревшее лицо, что видел сейчас свечу… розовую свечу, пасхальную! Он ничего не понимает — какую еще свечу! Я рассказываю ему, что это кого сподобит… видят отсюда колоколенку — Троицу, «— “как розовая свеча, пасхальная”! Он целует меня, называет выдумщиком». А ведь если вдуматься, то какая же это выдумка! Разве это не сверхреальное виде́ние, не чудо

проницания в глубинное. Разве реальнее этого, если, при хорошем зрении, десять раз подряд увидишь эту розовую пасхальную свечу и эти видения ничего не изменят в твоей душе! И разве сам Сергий во многих случаях не считал, что принимаемое людьми за чудо было подготовлено внутренней и совершенно естественной духовной ситуацией!

Отец скачет в Троицу — поспать. «В монастырской гостинице найдете…» — и скачет на взмыленной Кавказке. «О–гонь!.. — всплескивает руками Горкин, — и был, и нет!..» А мальчик смотрит на грязную дорогу, на темнеющие боры. — «Ни отца, ни розовой колоколенки, ни искры».

Глава «Под Троицей» — следующий шаг после того, что описывалось в предыдущей главе «У Креста», а за нею пойдут еще три главы, все более и более приближающие наших богомольцев и читателей «Богомолья» к высшему средоточию святости, — «У Троицы на Посаде», «У Преподобного» и «У Троицы», замыкаемых последней главой — «Благословение». Оказаться «под Троицей» значит уже отчетливо видеть ее («вон, на горку подняться, — как на ладоньке вся Троица»), войти с ней в непосредственную зрительную связь, быть пронизанным ее духовными токами и вместе с тем, все–таки еще не достигнув полностью желанной цели, уразуметь, что за нею следует невеселое событие — возвращение домой.

Об этом напоминают невесело плетущиеся назад богомольцы (а туда–то, в Троицу, шли они весело и радостно, и это настроение, по мере приближения к Троице, нарастало, и автор многократно употреблял эти слова, создавая какое–то чудесное «резонантное» пространство радости и веселья).

Мы–то идем на радость, а они уж отрадовались, побывали–повидали, и от этакой благодати — опять в мурью. Что же, пожили три денька, святостью

подышали — надо и другим дать место. Сидят под елками — крестики, пояски разбирают, хлебца от Преподобного вкушают, — ломтем на дорожку благословил […] Спрашиваем: ну, как… хорошо у Троицы, народу много? Уж так–то, говорят, хорошо… и надо бы лучше, да некуда. А какие поблаголепней — из духовного прочитают: — Уж так–то благоцветливо, так–то все чинно–благоподатливо да сладко–гласно… не ушел бы! А наро–ду — полным–полнехочко. — Да вы, — говорят, — не тревожьтесь, про всех достанет […] благословит отец настоятель в медном горшке варить, что от Преподобного остался, — черпай-неисчерпаемо!

И возникает, слушая это, какая–то радостная тревога, желание хотя бы в мечтах предвосхитить эту скорую и уже неотменимую встречу — «Троица сейчас… какая она, троица? Золотая и вся в цветах? […] и большая–большая церковь, и над нею, на облачке, золотая икона — Троица. Мальчик с нетерпением расспрашивает Горкина, а тот — “а вот увидишь”».

Погода разгулялась. Воздух благоуханный и свежий. «Веселые луговинки полны цветов, — самая–то пора расцвета, июнь месяц». Всю эту красоту Божьего мира ощущает Горкин, и этот мир освящен присутствием Сергия:

— Ведь это что ж такое… какое же растворение! Прямо–те на надышишься… природа–то Господня. Все–тут исхожено Преподобным, огляжено. На всех–то лужках стоял, для обители место избирал.