Святы и прокляты

Овдовев, императрица призвала к себе знакомых ей с детства сицилийских дворян и своих родственников, чудом избегнувших кары Генриха. А также короновала сына Сицилийской короной, наивно уповая на то, что внук Барбароссы откажется от оставшегося после отца наследства. Впрочем, королева была уже серьёзно больна и знала о том, что скоро умрёт, поэтому она письменно доверила опекунство над своим единственным сыном и правление королевством во время его малолетства Папе Иннокентию III[27], пришедшему недавно на смену Целестину III…

* * *

Трубадур просто обязан обладать хорошей памятью, но вот как рассказать всё это? Как донести, не расплескав, не потеряв по дороге, не приврав для красного словца? Вальтер фон дер Фогельвейде протёр взопревший лоб:

— Всё бесполезно! Я никогда прежде не писал летописей. А если и пересказывал истории сильных мира сего, то либо в песнях, либо за кружку доброго вина в кабаке. Нет у меня таких слов, чтобы передать вам историю бедной королевы Констанции, невесты Христовой, подарившей нам нашего господина Фридриха. Эх! Хоть вешайте, хоть голову рубите, не получается!

— Я записал за вами и господином Францем слово в слово, но полагаю, что сеньор хозяин пожелает после что-нибудь исправить, — мальчик отложил перо. — Нет же, вы горазды рассказывать, сеньор Фогельвейде! Прямо вся жизнь королевы перед глазами пробежала. Может, я чего и не понимаю, но праведницей была матушка покойного императора, а может, даже и святой.

— Не удивлюсь, если на её могиле рано или поздно начнут происходить чудеса. Хозяин будет доволен, — блаженно потянувшись в своём кресле, поставил лестную оценку оруженосец.

— Странно всё это, — ноги трубадура вдруг сделались слабыми, точно вата. Покачнувшись он осел на пол. — Не бывало прежде такого, чтобы человек незаметно для себя истории рассказывал. Я ведь всё это только про себя говорил, раздумывал так да эдак, как правильно, по порядку, то есть чтобы ничего не упустить… А вышло… Вся история точно сама собой из меня выбралась, да ещё и на бумагу перетекла, — трубадур заглянул в писанину Константина, и ему снова сделалось дурно.

— Отчего же! Бывало и хуже. Вот я как-то, помнится, запил, а утром собрался опохмеляться в кабак. Небольшая монетка-выручайка в сапоге за голенищем в хитрой дырке припрятана, на кувшин вина да мясную поджарку. Остальная же нычка в дырявом горшке за печью от супружницы моей подколодной надёжно схоронена. Хожу я по дому, обуваюсь, стало быть, ну, понятное дело, качаюсь от стены к стене. Сам себя за сообразительность похваливаю. Про себя, ясный корень, не вслух же! Во всяком случае, мне так казалось. Ну а когда «подлечился» у кабатчика, домой, как водится, вернулся. И что же? Жена в компании пьяных в лоскуты товарок посреди дома валяется да песни орёт. Кинулся к нычке — нету. Вот тогда и понял я, что невольно сам же о запрятке своей и проболтался! Такая злоба меня взяла! И на супружницу мою, и на баб тех окаянных… Но поболее всего на себя и на своего ангела-хранителя: не уберёг сука!

Глава 6

Забытая царевна

— Нет, я не обижаюсь на вас, господин Рудольфио. И Константин тоже когда-нибудь поймёт, что вы хоть и обманули нас, но ведь от смерти лютой спасли. Не иначе как наши ангелы сами и привели вас в Амальфи. Здесь, в «Грехе», кровник нас в жизни не найдёт, а коли и прознает, такой замок его силами не взять. — Анна радостно улыбалась. — А, кроме того, мы ведь о Золотом Фридрихе летопись пишем! Да если бы наш бедный отец дожил до этого дня! Вот ему радости было бы! Уж как он любил Фридриха! Что ни присказка у него, то о Фридрихе, что ни песня, то золотоволосом короле! Я ещё совсем крохой была, во сне, помню, Фридриха видела. А когда проснулась, да к отцу кинулась рассказывать, тот меня всё спрашивал, в чём Его Величество одет был, на каком коне восседал, какое оружие при нём было? Кивал, хвалил, а то, чего я не знала, уточнял.

Когда мы что-то делали — не важно, плохое ли, хорошее — отец сразу про Фридриха, когда тот был в таком же возрасте, сказывал. Только всегда выходило, что Фридрих неизменно лучше, чище и во всём талантливее нас с братом был. Хотя мы тоже королевской крови, а получалось, что неровня!.. Жаль, отец не дожил.

— Если бы твой отец дожил, то я бы его, а не вас с Константином из Амальфи забрал, — пробурчал себе под нос Рудольфио.

Какое-то время девочка молчала, свыкаясь с мыслью, и наконец кивнула, в знак согласия.

— Да. Вы выполняли приказ. Делали то, за что вам платят. — Её чистые голубые глаза на мгновение встретились с его, карими. Щёки девочки вспыхнули. — Должно быть, Господу угодно, чтобы спасся не отец, а мы с Константином. Должно быть, летопись эта Господу угодна. Потому и… — она замялась, но наконец решилась, — последнее время наш отец вообще не упражнялся в письме. Всю работу, которую он брал, переписать книгу в монастыре, письмо ли под диктовку, — всё делал мой брат. Богом клянусь!