Святые горы

— Спасибо, маркиз, — крикнул Старков. — Площадку под сушку зерна не вредно бы им заасфальтировать. Лень каток приволочь. Так их и так! Не ровен час, в горячке задавишь бабу.

Старков поливал все подряд: впрочем, как и в первый вечер. Он был прав на сто процентов, и ежу ясно; но его правота и в особенности ссылки на немецкие автобаны ужасно раздражали, вызвав у меня ответную реакцию. Мне захотелось поругаться с ним и доказать ему, что дороги у нас по крайней мере не хуже, чем в Германии, что пшеницы у нас завались и сытнее она, что его пыхтение ни на йоту не отличается от вражеской пропаганды и отвратительного преклонения перед капиталистическим Западом.

Я с тоской следил за уплывающим назад щедро просыпанным зерном — вот здесь чуть больше тряхнуло, вот здесь чуть меньше, — так и не отыскав аргументов для возражений. Я подумал, что из уст левака и сквалыги слышать правду вдвойне неприятно. Я молчал, стараясь подавить вскипающее негодование.

— Насчет пробки тебе набрехали, — единственное, что я злорадно выплеснул из себя. — Никакой пробковой трассы Берлин — Нюрнберг нет и быть не может.

А вдруг есть? Вдруг действительно фюрер приказал покрыть автобан пробкой? Какой-нибудь заграничной? И вовсе это не байка, не утка, не плод досужей фантазии?

Затрясло мелким бесом. Пошла щебенка. Ах ты господи, душу выймет.

Старков притормозил у дома дорожного мастера. Побежал к колодцу, зачерпнул воды — напился, залил радиатор, опять принес ведро с кружкой и угостил Елену.

— Полундра, маркиз, дышишь?

— Конечно.

— Через час будем у Корсак-могилы, — сообщил Старков.

Я к нему несправедлив. Ну въедливый он, ну нахальный, до денег охочий, но не враг ведь. Не чужды ему благородные принципы.

— По щебенке быстро нельзя. Если сзади дурень мотоциклист приклеется, убью свободно. О прошлом годе Васька Бугай дернул — голышом прямо в лоб закатил лейтенанту Богачеву. А не преследуй, автоинспектор! Скроили дело, шлепнули срок.

Он во второй раз со вкусом кадыкасто выглотал целую кружку, отер рот ладонью и закурил без стеснения из моей пачки. Затем, дымя ядовито синим, он скрылся в доме и долго не возвращался. Старик по-прежнему дремал в кузове, а мы с Еленой молча стояли среди облепившей нас жаркой тишины и смотрели, куда указывало стрелкой шоссе — вдаль, в сузившуюся и замершую точку на горизонте. Капал мазут, тянуло расплавленным асфальтом и пылью.

Елена прошептала:

— Чуешь море?

Я ответил:

— Чую, — хотя никогда не пользовался этим словом и, кроме того, в данную минуту обонял лишь всем нам хорошо знакомый аромат, который источает горячим летом грузовик у обочины.

Елена собирала в пучок мягкие растрепанные волосы. Я видел незагорелую нежную кожу на тыльной стороне ее рук, с голубыми веточками возле подмышечных впадин, и розовую бретельку бюстгальтера. Сердце мое сжалось от смутных и стыдных желаний. Если бы не старик, я поцеловал бы ее.

Пришел Старков, втиснулся, почему-то матерясь, в кабину и взял с места в карьер, насилуя утомленный двигатель.

Степь распахнуло напополам. Она закружилась, завертелась, отлетая за спину двумя полушариями, и там, за спиной, уже не разделенная скоростью, соединялась шоссейным швом в желтое убегающее пространство.

Щебенку наконец оборвало, и мы, подпрыгнув на уступе, помчались по лысому асфальту. Серая точка впереди внезапно расплылась. С каждой теперь сотней метров она набухала матовой синевой, резко отграничивая себя цветом от неба. В груди затрепетало, под ложечкой сладко и волнующе заухало, заплескалось. Едва уловимый запах пробился сквозь бензинную тошноту. Он не мерещился, он был, он существовал. Так в детстве пахла вода в аквариуме.

Перед милицейским постом Старков свильнул в проселок. Кузов подкинуло на ухабе: трам-пам-пам. Эх, автобанщик! Пробка тебе в горло.

Старков вылез на подножку:

— Алло, маркиз! Отдавай швартовые. Корсак-могила вон за тем курганом, а напрямки вам выгоднее. Гони четвертак. За спасибо не катаю.

Я не желал омрачать прекрасную, единственную в моей жизни поездку и безропотно, без сожаления расстался с громадной суммой. Старик ничего ему не уплатил.

— Спасибо, Старков, — сказал я. — Все равно спасибо!

Он с размаху захлопнул дверцу, зыркнув из-под выгоревшей бандитской челки — мог бы содрать еще, и пропал без следа в серебряном мареве пыли, которую

сам же заклубил колесами.

Старик облегченно вздохнул:

— Очень грубый парень. Я провожу вас удобным путем, и вы скоро найдете своих друзей. Вы ищете геологов?

Я посмотрел на него, отметив контраст между совершенно незначительной, обыденной, даже пресной, физиономией и изысканным, несколько старомодным способом объясняться.

Мы не возражали, хотя были бы не против продолжить путешествие в одиночестве.

— Позвольте познакомиться, — сказал старик, снимая перед Еленой фуражку. — Меня зовут Красовский, Юрий Александрович Красовский. Меня на побережье хорошо знают, — добавил он и многозначительно улыбнулся.

Мы, однако, ничего не слышали о нем. Красовский несколько секунд подождал нашей реакции и, не дождавшись, продолжил спокойным голосом: