Святые сердца

Пустоту, оставленную умолкнувшим дребезжанием отца Ромеро, немедленно заполняет голос аббатисы. Подняв потир, она возвращает чашу на алтарь, но облатки оставляет лежать, ибо даже она не столь благословенна, чтобы прикоснуться к ним.

— Сестры, сестры, успокойтесь… — Ее голос чист и звонок. — Опасности нет. Гвоздь в распятии расшатался, вот и все. Просто надо поостеречься, чтобы драгоценное тело Христово не упало на нас. Расходитесь по кельям, все. Сестра Юмилиана, вы выведете послушниц из часовни?

Но Юмилиана стоит на коленях и не двигается.

— Сестра Юмилиана, приглядите за послушницами.

Тут бы все и кончилось, ибо мадонна Чиара, когда захочет, умеет не только утешать, но и командовать. Но едва она успевает сказать эти слова, как дверь часовни отворяется и в проеме, освещенная ярким утренним светом, показывается Летиция, прислужница.

Возможно, Зуана видит ее раньше других. Во всяком случае, узнает она ее раньше. И, еще не разглядев выражения ее лица, она понимает, что это еще не все… «О Господи Иисусе! — думает она. — Что здесь у нас происходит?»

— Кто-нибудь, пожалуйста! Сестра Зуана, старая сестра умерла.

Аббатиса на секунду закрывает глаза. Может быть, она и в своей стихии, но испытания иногда оказываются больше, чем она может вынести. Однако долго отдыхать ей не приходится, ибо прямо у нее за спиной, без суеты и шума, соскальзывает на пол послушница Серафина.

Глава тридцать седьмая

Четырнадцать дней и четырнадцать ночей.

Однажды ей снится Джакопо, его тело омывает черная речная вода, маленькие рыбки стремительно, точно разноцветные ноты, вплывают в его рот и выплывают из него. Сон так ее пугает — не тем, что в нем она видит его мертвым, а тем, что она вообще его видит. Весь день она ничего не ест, обходясь лишь несколькими глотками воды, а мысли о еде — вернее, о ее отсутствии — стирают из ее сознания все остальное.

Теперь она часто устает и спала бы весь день, если бы можно было. Временами, бодрствуя, она чувствует себя такой легкой и у нее так кружится голова, что ей кажется, будто она вот-вот взлетит. Чем ближе день мессы, тем сильнее ее страх перед едой, словно всякий проглоченный кусок осквернит причастие. Она внимательно слушает наставления Юмилианы о том, как вести себя в этот момент, о том, как она недостойна и как милосерден Господь, о том, что к Нему надо идти в полном смирении, но все чаще обнаруживает, что ей трудно сосредоточиться, и иногда даже плачет от натуги. Когда это случается, добрая сестра не бранит и не ругает ее, а берет ее руки в свои, заставляет смотреть ей в глаза и так возвращает ей внимание.

Душа моя жаждет двора Господня, изнемогает от тоски по Нему,Сердце мое и плоть моя взывают к живому Богу,Ибо Господь Бог есть солнце и щит,Господь дает благодать и победу,

И не утаит Он своего добра от тех, кто ходит с Господом.

Временами в ее словах столько доброты, что Серафина испытывает соблазн во всем ей признаться, но боится, что глубина ее греховности оттолкнет Юмилиану.

Сама сестра-наставница Санта-Катерины, если и интересуется тем, за какие грехи на ее молодую подопечную было наложено столь суровое наказание, ни о чем не спрашивает. Самые святые пути к Господу нередко начинаются с прегрешений, и наказание для нее — лишь благословенный шанс. Она говорит Серафине, что та получила драгоценный дар и должна дорожить им.

Однако некоторые вопросы она себе все же позволяет. Ей очень хочется узнать, что же случилась, когда старая монахиня вошла в келью, где девушка лежала при смерти. Что сказала ей благая Магдалена? Что она сама видела? И что произошло тогда, перед обедней, — случай, о котором никто не говорит, но все знают, — когда у Магдалены был транс?

Серафина отвечает так честно, как только может. Когда она рассказывает о том, что произошло с ней тогда в келье, о том, как старая женщина схватила ее за руку и заговорила, и у нее тут же стало как-то пусто в животе, словно кто-то взял скальпель и выпотрошил ее всю, сморщенное лицо Юмилианы вспыхивает, словно лампада, и она говорит ей, что это был знак, что хотя она и недостойна, но старая женщина разглядела в ней возможность благодати. А потому тем более важно, чтобы она продолжала свой пост ради духовного совершенства. И хотя Серафина понятия не имеет ни о какой благодати, она понимает, что движется к чему-то, ибо еще ни разу в жизни она не чувствовала себя столь… столь поглощенной, столь плотной и в то же время столь легкой.