Святые в истории. Жития святых в новом формате. IV–VII века

– Убеждаем принять наши предложения и тем доставить радость всей Вселенной, – объявил узнику Феодосий.

– Какие это, господин? И кто я и откуда, чтобы согласие мое на то, что предлагается мне, доставило радость Вселенной? – спросил Максим.

Тогда посыльные передали слова от патриарха и царя, что они готовы все простить и даже забыть Типос, если игумен Максим согласится войти с ними в церковное общение. Должно быть, позиция Максима Исповедника все еще смущала римлян, хотя многие из его бывших единомышленников все же приняли монофелитскую ересь.

Максим Исповедник спросил делегатов: а что же делать с термином «одна воля», который для устранения всякого действия соборно утвержден Сергием и Пирром и Павлом? Его нельзя просто замолчать, а для того, чтобы отменить, следует созвать церковный собор в Риме…

На этом переговоры можно было закрывать – все знали, что император и патриарх не хотели в этом вопросе широкой огласки.

Прощаясь, епископ Феодосий дал узнику немного денег и монашескую мантию, хотя вскоре, как пишет автор «Диспута в Визии», у старца все это отобрали «вместе с остальными его жалкими вещами и одеждами».

Через две недели в Визию пришел неожиданный приказ из царского дворца: «Привести монаха Максима с великой честью и заботливостью как по причине его старости и немощи, так и потому, что он от предков наш и был у них в чести».

Старца перевели в город Регию, неподалеку от Константинополя, и поместили в монастырь святого Феодора. Вскоре в монастырь прибыла пышная свита, в числе которой были старые константинопольские знакомые игумена Максима – Епифаний, Троил и недавний его гость епископ Феодосий.

– Прежде скажи: исполнишь ты приказание царя или не исполнишь? – спросил старца Епифаний.

– На неизвестное мне какой могу ответ дать? – ответил Максим.

Но они требовали, чтобы он сказал, что исполнит царский приказ, постепенно перешли на повышенные тона, чего-то хотели, уже кричали и грубили…

– Весь Восток и Запад развращаются, взирая на тебя, и все ради тебя восстают! – воскликнул епископ Феодосий.

А другие стали говорить о том, что царь обещает ему всевозможные почести и милости, если монах Максим войдет с константинопольским патриархом в церковное общение.

«И облобызаем тебя, и подадим вам десницу нашу и со всякой честью и славой введем тебя в Великую церковь, и вместе с собой поставим на том месте, где, согласно обычаю, стоят цари…» – звучали в монашеской келье велеречивые обещания царя в пересказе его придворных.

Но Максима Исповедника все эти восхваления и посулы ничуть не тронули.

– Поистине вся сила неба не заставит меня сделать это, ибо что отвечу – не говорю Богу, но моей совести, – если бы ради славы человеческой, самой по себе не имеющей никакого существования, отрекся я от веры, спасающей любящих ее? – ответил он.

И тогда посыльными царя овладела сильнейшая ярость, и они «подвергли его щипкам, ударам и толчкам, от головы до ног покрыв его многочисленными плевками»…

– Имей в сердце своем, как хочешь, никто тебе не запрещает, – в раздражении сказал Троил.

Сами-то они давно привыкли думать одно, а говорить – другое, тем более когда это сулило выгоду.

Византийский историк VI века Евагрий Схоластик писал о таких «новых христианах», что они «разглагольствовали, как им заблагорассудится, о возвышенных и божественных предметах, всегда болтая одно и то же». Пытаясь друг друга переспорить, они громко кричали и издавали «отвратительные звуки, подобно играющим в кости» («Церковная история»).

Вот и патриций Епифаний, видя, что ему не удается услужить царю, начал кричать на игумена Максима с угрозами:

– По моему суду мы введем тебя в город, поставим связанного на площади и приведем актеров и актрис, продажных блудниц и весь народ, чтобы каждый и каждая и ударили, и плюнули в лицо твое…

Но потом обвинители вспомнили, что пора завтракать, и если они будут вдаваться в долгие рассуждения, то останутся без еды и питья. В принципе, они получили ответ, чтобы доложить его во дворце.

«Позавтракали и удалились с гневом, и пошли возвестить царю в канун Воздвижения Честного и Животворящего Креста».

Максима Исповедника перевели из монастыря в крепость, где его охраняла стража.

Затем снова был суд над ним и монахом Анастасием, специально приведенным для этого в Константинополь. Доказательством их государственной измены служила и найденная у Анастасия книжечка, которая содержала осуждение Типоса 648 года и мысли Максима Исповедника, высказанные на Латеранском соборе.

По преданию, на этом суде в ответ на слова судей, что уже и римские клирики причастились с патриархом, Максим ответил: «Если и весь мир причастится, я один не причащусь».

По приговору суда монахам Максиму и Анастасию отрубили по правой руке, урезали языки и потом, изувеченных, обвели по всему городу.

Наверняка их провели и мимо храма Святой Софии, на стенах которой вывешивался то Эктесис, то Типос, но внутри был алтарь, и молитва, и Бог…

«Чей ум прилеплен к Богу любовью, тот ни во что ставит все видимое, даже самое тело свое, как бы чужое», – написал Максим Исповедник в «Главах о любви».