Свидание

«Славная штука, — подумал Овчаров. И ему стало ужасно смешно. — Но, однако, — неужели так?» — чуть не подумал он, отыскивая глазами Симона и глядя на Катерину Петровну. Она оправляла свои крашеные волосы. «Après tout, l'on prend ce gue l'on peut»[89], — заключил он про себя, из вежливости подумав по-французски.

— Simon так бескорыстен, что даже не справляется о приданом, — все-таки продолжала Катерина Петровна. Игольник и ножницы завертелись в ее руке. — Но эта Ольга Николавна… Бог ее знает…

«Нет, — подумал Овчаров, — пора быть великодушным». И круто повернул разговор на другое.

— Ольга Николавна… Конечно, ее воспитание, обстановка, домашние дрязги… все это портит характер. Хотя бы присутствие одной этой Анны Ильинишны…

— Да, — вскричала Катерина Петровна, оживляясь, — я хотела попросить вас, mon cher Овчаров, посоветуйте им… Люди мне рассказали. C’estune infamie[90]. Как смеют они так с нею обращаться!

— С кем? С Анной Ильинишной? Да разве она стоит доброго слова? Уморительная женщина! Последний экземпляр салонной кликуши!

— Положим — так, — возразила Катерина Петровна, — но деревенские невежды не смеют ее так судить. Мы смеем, а они нет. Иначе мы теряем наш кредит, mon cher Овчаров. Анна Ильинишна была допущена в наш круг; старая княгиня держала ее, как родную. И вдруг над ней будет издеваться какая-нибудь Настасья Ивановна! Разве это можно допустить? Это — разрушение общества.

Катерина Петровна волновалась.

— Но чем же его поддержать, если валится? — сказал Овчаров, улыбаясь.

— Натурально — собственным достоинством. Мы слишком равняем с собою эту pauvreté campagnarde. Они должны знать свое место. Moi, je fermer ai maporte Анне Ильинишне, потому что за ней открылось… Ну, княгиня Марья Сергевна прогнала ее и была права: Анна Ильинишна, которой княгиня все доверяла, поступила так неловко, так неосторожно… Vous connaissez donc cette pauvre princesse… elle est si légère! Ну и потом Анна Ильинишна вздумала сводить с нею счеты… Ilest possible guela princesse luiait pris son argent; но ведь Анна Ильинишна столько лет нагревала руки около княгининой шкатулки; у нее, верно, есть на черный день… Повторяю: ce sont nos griefs à nous[91]. Но для какой-нибудь Настасьи Ивановны Анна Ильинишна должна быть свята: они должны уважать ее набожность, ее христианское смирение.

— Вы никак в нее веровали, Катерина Петровна?

— Ах, как веровала! — вскричала она, ударив себя в грудь. — Если б не эти ее истории… Но признаюсь вам, я и теперь немножко верую. Il у a des contradictions dans cette femme: это так жалко. Cette doublevue étonnante qu’elle possédait![92]

A ее магнетические сны! Помните, как один раз она удивила всю Москву? Помните, какие вещи она предсказала князю Петру Борисычу?

И Катерина Петровна начала припоминать эти вещи. За ними пошли одна, другая, третья московские истории. Катерина Петровна была в своей родной стихии. Нельзя сказать, чтобы Овчаров не был в ней тоже, тем более, что только сейчас сделал в ней открытие, но ему показалось уж как-то слишком много рассказов. Притом в комнате было жарко. Он поглядывал в сад и отвечал полусловами. Катерина Петровна между тем от сплетни перешла на свою другую любимую тему. Она говорила об отсутствии мужа, о его нерадении к имению детей и, наконец, о воспитании детей. Это уже было бесконечно. Овчаров слушал, как она заменяла им теперь гувернантку и профессоров и сколько гениальности, оказывается, в Жорже, и слушал, именно думая совсем другое.

«Этакий шалопай», — думал Овчаров, глядя в сад, где Жорж, развалясь на скамейке, целый час болтал ногами по ее закраине и напевал водевильный куплетец. Mademoiselle Annette не было. Оленька гуляла одна вдали, в аллее. Овчаров заметил, что девушка провела с нареченным женихом ровно пять минут, покуда они сходили с балкона. Нареченный и посиживал один прямо против Жоржа, глядя на его эволюции и флегматически покуривая папиросу.

— Жарко, — сказал Овчаров, взглянув в аллею и выходя на балкон. — У вас, кажется, там недурно разбита клумба.

— О нет! Где же думать о клумбах avec tous ces changements![93]

Я завожу экономию. Вы в сад?

— Да. Пройдусь, если позволите.

— А я не выхожу. Un catharre continuel[94]. Если идете, позовите ко мне Ольгу Николавну.

Оленька не дождалась его зова. Увидав, что Овчаров идет к ней навстречу, она повернула в другую аллею и оттуда в дом.

Катерина Петровна посадила ее против себя. Не делая никаких оговорок и приступов, она высказала девушке десятка два упреков, но таких мудрых, что за них следовало бы поблагодарить. Она указала ей на ее дорогое и модное платье и на свой бареж, купленный по дешевым ценам, напомнила неглижированное воспитание, заметила ее недостаток смирения, а еще более уважения к порядочным людям, а еще более нескромность, потому что она приехала с Овчаровым; с горечью сказала о печальных недостатках самой Настасьи Ивановны и заключила тем, что пора Оленьке под венец.

При этом последнем ясно высказано было и о милостях самой Катерины Петровны.