Свидание

«Эта проклятая война испортила всю жизнь. И я, как ты уехал, никак не могу успокоиться, хоть ты и говорил, что ненадолго, что скоро очень вернешься, что с японцами легче, чем с фрицами. Но я как подумаю, что ты опять там в окопе и вокруг тебя летают пули, так сердце начинает колотиться изо всей мочи. К нашим некоторым соседкам мужики приехали навсегда. А тебя послали еще на японца. Не буду тебя расстраивать своими словами, потому что это не поможет, а скорее наоборот. Буду теперь ждать тебя, тем более что не одна я теперь по всем признакам, хотя точно еще нельзя сказать. Не знаю, как ты к этому отнесешься, все сейчас дорого, по карточке, хоть она у меня и рабочая, жиров дают мало. Но, видно, время пришло и нам с тобой детей заиметь, так что ты насчет этого не беспокойся, только приезжай скорей и за собой следи…»

Незадолго перед сном к матери зашла соседка.

— Что-нового, Полина? — спросила она, усаживаясь скромно на краешек дивана.

— Ничего такого, — ответила хозяйка. — Сиди, сиди! Я покрывало все равно буду стирать. В гастрономе, говорят, смальц выкинули по третьему талону, а я прозевала.

— Я смальц тоже не успела, — заметила соседка. — Мчишься с работы туда-сюда, как в колесе. Чего это почтальонша к твоей двери подходила, от Николая небось известие?

— Да нет, — усмехнулась мать. — Не от него. Мое письмо обратно прислали за переменой Николаева адреса.

— Видно, дальше поехал.

— Конечно, дальше, — задумавшись, вздохнула Полина. — На японца теперь нацелились.

— Значит, еще воевать будут?

— Будут, — кивнула головой Полина. — Вот только многие ли вернутся?

— Плохие мысли у тебя в голове, — сказала соседка и встала. — Там большой войны не будет. Там только приструнить надо. Японцу без Гитлера ничего не остается, как руки вверх. Ты свои мысли брось. А насчет смальца мне уборщица из гастронома сказала: кто не отоварился по третьему талону, сливочным получит. Сливочное еще лучше, — и, попрощавшись, вышла из комнаты.

Через два дня Николай Садчиков прислал солдатский треугольник, в котором извещал жену о своем пребывании в новых фронтовых местах. И мать в тот же вечер составила ему подробное письмо, где уже прямо, без всяких намеков, извещала про будущую Зойку.

Это письмо младший лейтенант артиллерии Николай Садчиков не успел получить. В то время когда оно, прижатое многими другими письмами, еще тряслось в грубом брезентовом мешке на полке почтового вагона, уходящего к Дальнему Востоку, Николай Садчиков лежал с осколком в груди около своего орудия и тоскующие глаза его глядели вверх на облака, которые стали для него последним видением в жизни.

Вскоре мать получила бумагу, написанную по форме, которую за годы войны все привыкли называть «похоронкой»…

— Наш самолет идет на посадку, — объявила тем же официальным тоном Татьяна. — Прошу закрепить ремни…

Зоя стояла в тамбуре у входа, готовясь выпускать пассажиров. Она не собиралась привязывать себя ремнями. Она стояла и слушала усталый гул моторов, ощущала легкие толчки при снижении самолета, от которых на секунду томительно замирало в груди. В иллюминатор светило то же самое июльское небо, которое она покидала, возвращаясь на землю.

Глава третья

Зоя жила с матерью в старом двухэтажном доме: низ каменный, а верх деревянный. Во дворе — огороженные обрезками досок и фанеры — грядки, на которых сейчас ничего не росло, кроме сорной травы и реденькой полоски цветов, которыми увлекалась пенсионерка Рябинина со второго этажа.