Свидетель истории

- И все-таки приходится. Отступать теперь поздно. Весь этот день прошел как бы в тумане. Говорили о мелочах, о возможных случайностях. Говоря думали каждый о своем, очень трудном и сложном, чего высказать нельзя. Оба жили двойной жизнью, боясь неосторожного слова, которое может нарушить странный гипноз наружной деловитости и вызвать вопросы, с которыми уже не совладаешь.

Спасались мелочами: перебирали вещи и вещицы, которые останутся здесь; еще раз пересмотрели, не остались ли на белье и одежде пометки фирм и магазинов, не запала ли в книгу случайная записка. Суетились без особой надобности. Украдкой Наташа взглядывала на Оленя, который был нервен и задумчив и как бы смущен, но старался сдерживаться. И чем нервнее становился Олень, тем спокойнее чувствовала себя Наташа. В ней свершалось то, что бывает у верующих незадолго до кончины: маленьким пламенем уже разгоралось важное и серьезное спокойствие, внутреннее сияние обреченного.

Вечером, когда они решили лечь и заснуть, Олень сказал:

- Наташа, у нас два пропуска.

- Нужно другой уничтожить.

-- Нет, нужны оба. Я иду с тобой.

Она была поражена.

- Как со мной? Что ты говоришь?

- Я пойду с тобой, так лучше.

- Ты не надеешься на меня одну?

- Просто - я не могу иначе. Вместе жили, вместе и умрем. Она забыла, что их может слышать Маша, покраснела, схватила себя руками за виски и закричала:

- Что это значит?

Он, большой, решительный, железный, бестрепетный,- вдруг предстал перед ней маленьким и жалким. Она почувствовала, как всю ее охватил жар негодования. Где же подвиг? Маленькая мещанская любовь? Он, их признанной вождь, не может победить в себе жалости к ней, не может возвыситься над общей постелью!

Ей хотелось рыдать. Сказочное рассеялось, и из волшебного тумана, в котором они жили, проглянуло слезливое лицо мужчины, который не умеет жертвовать.

- Ты не смеешь! Ты обещал послать меня! И ты не смеешь меня жалеть!

Олень ответил тихо:

- Я себя жалею, Наташа.

Она резко рассмеялась ему в лицо, с жестокостью, какой в себе не знала.

- Ты в меня влюблен? Или на правах мужа? Но ты мне не муж, и я тебя не люблю. Ты только мой конспиративный сожитель, купец Шляпкин!

Он не оскорбился и просто сказал:

- Зачем эти слова, Наташа? Если даже люблю - зачем эти слова?

Она могла бы броситься ему на шею. Но тогда рушится весь уклад миросозерцания, которое она себе создала и без которого уже не может обойтись. Если принять это - тогда они оба должны изменить делу, бежать, устроить свою маленькую частную жизнь, ненужную и стыдную. Тогда, значит, все это вообще было ложью, а оба они - молодые супруги, проживающие награбленные деньги!! Рядом в постели - и рядом умирать. Выиграть любовника - и проиграть Оленя. И проиграть, конечно, себя.

Наташа ушла в спальню и бросилась на кровать. Слез, конечно, не будет. Она не погасила свет и в путанице мыслей смотрела на потолок, где дрожали тени стеклянных висюлек. По углам комнаты тихо пересмеивались Зенон, греческие стоики и немецкий Ницше. Внутри был холод: через сердце Наташи катила свои волны Ока. В сущности - это была уже смерть... но ведь смерти нет?

Она закрыла глаза. Волны Оки потеплели и смешались с горячей кровью. Стало легче дышать, и она вспомнила, что в соседней комнате остался Олень, вчерашний силач и сегодняшний слабый человек. И тот и другой были ей равно близки: тот посылал ее, этот шел вместе с нею. Она окликнула Оленя, назвав его настоящим именем, как почти никогда не называла:

- Алеша, иди сюда!

Он вошел совсем не робко и без тени смущения; подошел к кровати вплотную.

-- Кажется, я устроила тебе семейную сцену?

Он улыбнулся и погладил ее по голове.

- Ты меня поразил. Я не думала, что ты бываешь слабым.

- Конечно, бываю. Но это - не слабость, это - обдуманное решение.

- Но ты не пойдешь? Ты не можешь менять план!

-- Я, Наташа, пойду, потому что считаю это нужным. Двое - двойная сила. А ты должна примириться с этим и успокоиться, иначе я пойду один.

И вот - она уже только девочка, а он - прежний Олень, которому нельзя не подчиняться; вождь, который все может и все освещает своим личным участием. Это и есть его высокая любовь, и в этом страшная его сила.

Снова у каждого промелькнула своя - и все-таки общая - дума о том, что это не подлинная жизнь, а очень страшная и ничем не оправдываемая сказка, навязчивый сон, который когда-нибудь исчезнет. Ведь не может же быть, чтобы завтра их не стало? Этого никак не может быть! И все-таки это будет, но только в какой-то иной, не настоящей жизни. И сон, который они оба видят, не уйдет; и проснуться они не могут, потому что час пробуждения уже пропущен.