Свидетели войны. Жизнь детей при нацистах

Позднее, в середине 1950-х гг., вызывая в памяти то время, многие дети из Эссена в первую очередь вспоминали муки голода. «Да, я помню, как плакал от голода», – писал Хайнц Бадер в июне 1956 г. Другой мальчик из его школы в Эссене считал, что голод оставляет физические следы в теле и в памяти. Одна девочка-подросток запомнила денежную реформу 1948 г., потому что именно тогда ее отец собрал всю семью, чтобы показать им первый после войны апельсин. Ее младшие братья, привыкшие питаться только супом на воде или на молоке, приняли его за мячик и отказывались пробовать. Еще один ребенок из зоны американской оккупации со смешанными чувствами вспоминал жидкую похлебку – продовольственную помощь от Религиозного общества друзей, – которую он называл «квакерским угощением». Другая девочка из той же школы заметила, что голод лишает людей человечности, превращая их в животных. «Голод, – писала она, – подавляет и чувство радости, и чувство печали. Он забирает все» [18].

Кризис снабжения имел самое непосредственное отношение к провалу немецкого колониального завоевания. Политика обязательных квот на поставки продовольствия из Восточной и Западной Европы позволила нацистскому режиму защитить немецкое население от нехватки продовольствия, вместо этого заставив голодать Советский Союз, а на последних стадиях войны обрекая на «зиму репы» даже Бельгию, Нидерланды и Францию. Но пока Германия наращивала зависимость от импорта, внутренние проблемы сельского хозяйства также росли, несмотря на постоянный приток подневольных рабочих. К концу войны Германия покрывала лишь 50–60 % своих потребностей в сельскохозяйственной продукции. После того как союзники установили новую восточную границу с Польшей по линии рек Одер и Нейсе, Германия потеряла, помимо промышленных богатств Силезии, 28 % своих сельскохозяйственных земель и около половины зернового и животноводческого производства [19].

В то же время плотность населения на оставшихся территориях резко возросла, поскольку из Восточной Европы изгнали большую часть немецких переселенцев. В 1947 г. клочок Германии, не входящий в пределы четырех оккупационных зон, принял 10 096 000 немецких беженцев, а также немцев, изгнанных из Польши, Чехословакии, Венгрии и Румынии. Вдобавок в 1946 г. в сельской местности по-прежнему оставалось более 3 млн горожан, эвакуированных туда во время войны и отнюдь не пытавшихся пересечь нередко строго охраняемые границы новых зон, чтобы вернуться к руинам городов, из которых они уехали два или три года назад. Тем не менее к апрелю 1947 г. из советской зоны на запад перешло около 900 000 человек. Четверть всего жилого фонда в четырех оккупационных зонах была разрушена. Многие семьи считали, что им повезло, если у них оставалась квартира с одной-двумя комнатами и удобствами на этаже. В 1950 г. в ФРГ по-прежнему наблюдался дефицит в 4,72 млн квартир. Тем временем 626 000 домохозяйств ютились в хижинах Ниссена, бункерах, трейлерах и подвалах, а еще 762 000 – в лагерях и общежитиях. Теперь беженцы с востока страны с лихвой испытали на себе все унижения, в военное время выпавшие на долю западных эвакуированных, которым домовладельцы в Восточной Германии не позволяли готовить на своих кухнях и не давали уголь для обогрева комнат. Несмотря на то что западные немцы в целом сочувствовали их бедственному положению, по данным американских социологов, они также считали, что страна слишком мала для такого наплыва беженцев. Время от времени это недовольство выливалось в беспорядки [20].

Голод, холод, истощение и насилие постепенно брали свое, заставляя многих матерей перекладывать ответственность за семью на старших детей. Для Гертруды Брайтенбах переломный момент наступил в конце полного тягот путешествия из Чехословакии в Кнезе в советской зоне. По дороге они с детьми чуть не погибли: «Незадолго перед тем, как мы добрались туда, – писала Гертруда мужу, сидевшему в американском лагере для военнопленных, – я почувствовала, что просто не могу идти дальше. Я просто больше не могла …» Во время путешествия их годовалая дочь Бритти почти два месяца мучилась энтеритом, а сразу после этого подхватила коклюш. Фрау Брайтенбах, испытывавшая огромное физическое и психологическое истощение, оказалась на грани полного упадка сил, и тогда ответственность за маленького ребенка взяла на себя ее девятилетняя дочь Ингрид. Чувствуя себя обязанной поддержать измученных родителей, она специально сообщала отцу только хорошие новости, которые могли бы подбодрить его. В отличие от матери, она писала ему не о пережитых тяготах и испытаниях, а о своей младшей сестре, о ее красных щечках, ее первых словах, и о том, как она играет со своей куклой в «кольца и розы». С приближением Рождества Ингрид приподнятым тоном объявила: «Я не прошу у младенца Христа в подарок ничего, кроме тебя, дорогой папочка» [21].