Свидетели войны. Жизнь детей при нацистах

Если незначительные нарушения дисциплины наказывались побоями – не предусмотренными уставом, но широко распространенными, – то за серьезные нарушения почти всегда назначали «арест» – одиночное заключение в карцере на урезанном пайке. Теоретически сажать в карцер без спального места на срок до четырех недель, при этом два дня из трех держать на хлебе и воде, можно было только взрослых, которых суд отправил на «исправление», например нищих и бродяг. Несовершеннолетних должны были сажать в карцер, самое большее, на 14 суток, а их паек урезали до трех четвертей. Но в годы войны несовершеннолетние в Брайтенау проводили под «арестом» до четырех недель – это был максимальный срок, положенный взрослым, и в два раза более долгий, чем предусматривали собственные правила учреждения [8].

Наказание карцером часто приходилось приостанавливать и возобновлять позднее. Лизелотте Вильдт, возвращенной в Брайтенау в декабре 1943 г., за попытку побега назначили три недели «ареста». Ее сразу перевели в карцер, но две недели спустя решили, что она «не в состоянии» выдержать третью неделю, и дальнейшее наказание отложили до мая 1944 г. Другим повезло меньше. Вальтрауд Пфайль, пытавшаяся сбежать в Кассель летом 1942 г., умерла через месяц после того, как ее отправили обратно в Брайтенау. Рут Фельсманн скончалась в октябре 1942 г., через четыре дня после того, как закончилось ее двухнедельное пребывание в карцере. В августе 1944 г. в местной больнице в Мельзунгене обнаружили, что Лизелотта Шмитц потеряла в весе с 62 до 38 кг. В Брайтенау она заболела туберкулезом и вскоре умерла [9].

За этими смертями стояла вполне прозаичная бережливость государственного сектора, помноженная на типично нацистское бессердечие. В эпоху финансового кризиса Великой депрессии расходы на социальное обеспечение детей сократились с 45,2 миллиона марок в 1928–1929 гг. до 14,4 миллиона марок в 1932–1933 гг., и многим заведениям пришлось распустить своих подопечных. Когда в 1930-х гг. исправительные заведения снова заработали, управляющие поняли, что расходы необходимо ограничить. В 1937 г. в Брайтенау отправили рекордное количество подростков – 44 человека. В следующем году там содержалось уже 124 человека, из них 101 – девушки. Но чтобы оставаться в рамках бюджета, стоимость дневного рациона обитателей Брайтенау приходилось систематически сокращать – с 48 пфеннигов в 1934 г. до 35 пфеннигов в 1939 г. Также были отменены специальные пайки для больных. Для сравнения, на содержание детей, эвакуированных в сельскую местность, выделяли 2 марки в день. Указанные выше суммы означали крайне скудный рацион: согласно воспоминаниям одной из бывших подопечных Брайтенау, Доры З., их хватало на «два куска хлеба утром и пустой бульон в полдень и вечером (заправка в нем была большой редкостью)». Неудивительно, что мать Карла Баха утверждала, что ее пятнадцатилетний сын сбежал из Брайтенау, потому что его морили голодом. Это было в октябре 1939 г., еще до того, как в рамках жесткой экономии в условиях военного времени пайки урезали еще сильнее, а рабочее время увеличили сначала до 11, а затем до 12 часов в день. Нормирование продовольствия превратило отсидку в холодном карцере из психологического столкновения между заключенным и надзирателями в борьбу за физическое выживание [10].

Семьям, опрометчиво пытавшимся прямо высказывать администрации Брайтенау свои возражения, угрожали судебным преследованием за то, что они осмеливались писать «в столь бесстыдной манере». Почту воспитанников регулярно просматривали, и директор мог лично написать родителям ответ, советуя «выбрать другой тон», если они хотят «и дальше поддерживать переписку» со своими сыновьями или дочерями [11]. Управляющему могло оказаться не по вкусу даже то, что мать вставала на сторону дочери, выражала уверенность в ее невиновности и, проводя параллели со страстями Христовыми, призывала ее терпеливо переносить испытания, тем самым косвенно отводя исправительному заведению роль гонителей Христа:

Я сижу дома одна и думаю о тебе, мое невинное дитя, и горько плачу над твоими страданиями, но переношу их с терпением. Всех их настигнет кара… Они не ведают, что творят, и ты должна думать так же [12].