Свидетельница

Они сидели передо мной – разные. Неопрятные и, напротив, ухоженные. С руками в цыпках, как у их детей, и, наоборот – с тщательным маникюром. Разнообразие мам моего класса говорило мне о неоднозначности проблемы. Я поздравила их с женским днем, зачитала цитаты из произведений классиков.

Они молча слушали. Затем стала рассказывать о каждом ученике. Я говорила только хорошее, и хорошего набралось много. Я говорила о том, как я люблю их детей, и это было правдой. А может, любовь к ним пришла ко мне в эту самую минуту? Так или иначе, я поняла, что действительно люблю Грошеву, Ширяева, Скворцова…

На глазах у некоторых родительниц показались слезы.

– А они любят своих мам, – сказала я. – Каждый из них нуждается в маминой заботе, ведь они всего лишь второклассники!

Я посмотрела каждой в глаза:

– Но как же вы, мамы, можете не приходить к вашим мальчикам и девочкам месяцами? Забывать о них? Ведь они вас так ждут!

Мамашки плакали. Даже те, которые не заслужили моих упреков и были вполне образцовыми, тоже лили слезы. И я плакала – от обиды за своих учеников. Мне даже в голову тогда не пришло, что они тоже могут жалеть меня в ответ. В Простоквашке, как в деревне, все про всех знают. Эти мамаши наверняка знали, что вот, у учительницы больной ребенок. Возможно, они плакали не о себе и своих детях, а обо мне и моем ребенке…

Когда родительницы ушли, я осталась одна в классе, не испытывая ни малейшего желания подниматься наверх, где были накрыты столы для чаепития. Но в класс заглянула Анжела, затормошила меня и заставила подняться. Все-таки наш психолог – удивительный человек. Она умудряется всем помочь, знать обо всех учениках и даже преподавателях и при этом для всех оставаться сплошной тайной. Никто у нас в коллективе ничего не знает о ее муже, никто не был у нее дома. Закрытость Анжелы вызывала много толков и пересудов. Многие считали ее высокомерной, но я точно знала, что это не так.

– Это наш праздник, – заявила она. – Нечего киснуть.

Наверху, в актовом зале, стояли столы буквой П. Народу было много – собрались не только учителя, но и воспитатели, нянечки, технички.

Наши пятеро мужчин начали концерт. Директор сказал поздравительное слово, физрук сплясал «Яблочко», а трудовик с военруком исполнили романс.

Завхоз принес охапку тюльпанов – маленьких, тщедушных. Каждой женщине досталось по три. Такие эти цветы были нежные и беззащитные, что захотелось немедленно их поставить в теплую воду.

Мы с Анжелой отправились искать посуду под цветы, а когда вернулись, столы уже сдвинули и начались танцы.

– Глянь, что твоя протеже творит, – подозвала меня библиотекарь Танечка. – Вон она, на директоре повисла. Стыдобища!

И я увидела Наталью Зуйко. Пьяная вдрызг, с красным лицом, Наталья двигалась грудью на нашего директора, а тот, как мог, уворачивался.

– Напилась, – прокомментировала Анжела.

Наш интеллигентный директор был в замешательстве. Он нырнул за столы, но Наталья не растерялась – тут же переключилась на физрука. Повисла на нем, испачкала помадой рубашку. Жена физрука, учительница химии, угрюмо наблюдала эту сцену от радиорубки.

Выглядела Наталья ужасно – прическа поднялась дыбом, жакет перекосился, юбка залита вином. Химичка взяла микрофон и объявила караоке. Наталья полезла на сцену.

Я перехватила кривую усмешечку Кондратьевой. Завуч присутствовала при том моем разговоре с директором, когда я просила за Зуйко.

– Такого в нашей школе еще не видели, – процедила она. – Где вы только, Светлана Николаевна, ее откопали?

Я стояла, красная как вареный рак, и наблюдала, что творит на сцене Зуйко. Ей мало было орать в микрофон, попутно она пыталась устроить стриптиз и уже стащила с себя жакет. Под ним оказалась несвежая блузка с желтыми подмышками.

– Ваша родительница? – подлетела ко мне химичка. – Так уймите ее! Позорище!

Мы с Анжелой побежали на сцену. Но унять Зуйко оказалось не так просто. Она в упор не видела меня, прорываясь с микрофоном к самому краю сцены. Наконец химичка сообразила и отключила магнитофон. Наталья этого не заметила.

– Частушки! – объявила она, лихо мотнула челкой и заорала в зал:

Я, бывало, всем давала по четыре разика,

А теперь мое давало стало шире тазика…

Когда физрук унес ее со сцены, мне хотелось провалиться сквозь пол. Ко мне подошла завуч, она едва сдерживала эмоции.

– Ну, спасибо, Светлана Николаевна! – с едким сарказмом в голосе произнесла она. – Ну вы подобрали нам кадр… Веселые праздники нам обеспечены… Главное, от нее теперь не просто будет избавиться.

Я вышла в коридор. Зуйко рыдала на плече у физрука. До меня донеслось ее надрывное:

– Ты понимаешь душу простой женщины… Потому что ты – пе-да-гог…

Я хотела сразу же уйти, но оказалось, что мы с Анжелой дежурные по посуде. И пока мы убирали со столов, я узнала много интересного о своей подопечной.

Зуйко показала себя во всей красе. Оказалось, что за сценой ее вырвало, она успела разбить банку с тюльпанами и все же раздеться до белья в нижнем холле.