Свидетельства о умерших, о бессмертии души и о загробной жизни

– Где же отец Иоанн Асеев?( Незадолго перед тем скончавшийся рясофорный монах)- Ангел отвечал:

– Он здесь.

– И видеть его можно?

– Нет, увидишь его после; пойдем и мы приложимся. Тогда и мы пошли, также вдвоем. Когда подошли к кресту, Ангел сказал: «Перекрестись», – и сам перекрестился, мы приложились к Кресту, Евангелию и иконе. Тогда правый хор начал петь: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко»; средний, который посреди храма был: «Просвети мя светом разума святого Евангелия Твоего». Потом вышли все на средину храме и начали петь: «Ве-личит душа моя Господа и возрадовася дух мой о Бозе Спасе моем». При сей песне весь храм исполнился такого благоухания, что невозможно уму представить; пение так было хорошо, приятно и усладительно для сердца, и я был в таком восторсе и радости, что не могу выразить словами. В этом храме иконостаса не было: вместо иконостаса видел я огромный занавес розового цвета, и по всему храму сиял свет светлее солнца, так что невозможно было смотреть вверх от сильного блеска. Тогда мне Ангел сказал:

– Теперь пора тебе к утрени; только помни, что имя мое Послушание.

Теперь ты видел славу, уготованную любящим Бога; не скорби же, что пошел в монастырь, ибо сего духовного пристанища многие желали, но, не быв избраны, не могли достигнуть.

Я проснулся. Сердце мое трепетало от страха и радости. Пошел к утрени и не понимал, где я нахожусь, в церкви или нет, стоял весь погруженный в размышление о виденном мною.

Обращение старообрядки (РАССКАЗ СВЯЩЕННИКА МИХАИЛА ЛАВДЕНКОВА)

Однажды я приглашен был одним из моих прихожан, помещиком Б., в день именин отслужить молебен. По окончании молебна все гости зашумели, заговорили, а одна почтенного вида дама, мне еще незнакомая, стояла в благоговейном положении и, казалось, все еще хотела молиться. Наконец, она положила три земных поклона и, обратясь ко мне, просила благословить ее. «Это – матушка моя, подарившая меня своим приездом», – сказал мне почтенный хозяин. Обменявшись с нею приветствиями, мы, по приглашению хозяина, уселись рядом и занялись разговором. Сначала речь шла у нас то о том, то о другом; наконец, заговорили мы о предметах более серьезных, о предметах веры. Видно было, что разговор этот очень занимал мою новую знакомую. Она слушала меня со вниманием, но говоря, в свою очередь, часто и к делу и не к делу примешивала слова: Господи! Грех юности моея и неведения моего не помяни.

Сначала я принял это за поговорку, но, заметив при этом тяжелые вздохи, решился спросить, поговорка ли эти слова, или они имеют какое-нибудь особенное значение в ее жизни. «Ах, батюшка, – сказала она, – можно ли святые слова обращать в поговорку? Если вам угодно будет, я расскажу дивный случай из моей жизни, к которому имеют отношение эти слова. Пойдемте в отдельный покой. Я вам, как пастырю, расскажу, все расскажу». Ее просьба была исполнена, и она начала:

«Мне более восьмидесяти лет. Я чувствую, что уже недалек конец моей земной жизни, и потому лгать мне не приходится: значит, верьте, отец святой, что сказанное мною будет вовсе не выдумка, а совершенная правда.

О, Господи! Грех юности моея и неведения моего не помяни. Если на ком, – продолжала она, – то на мне грешной, удивил Господь Бог милость Свою. Если б не Его вседействующая благодать, быть может, я бы навсегда погубила душу свою, коснея в страшном заблуждении. Я родилась от богатых и благородных родителей, православного исповедания, но ни богатством их, ни православием не удалось мне воспользоваться в юности моей. Семи лет я осталась круглой сиротой и была взята на воспитание двоюродной бабушкой, очень бедной дворянкой, жившей одним подаянием. Но это еще не беда: беда в том, что бабушка моя была закоснелая старообрядка, или, правильнее, раскольница секты «безпоповщинской», в которую и меня, как мало сведущую и находящуюся в полном ее распоряжении, скоро совратила. Имение родителей моих отдано, как водится, в распоряжение опекунам, которые не только не обращали никакого внимания на мое воспитание, но и самое имение разорили и, по проискам родного моего дяди составив ложные документы, передали оное ему во владение. Грамоте меня не учили; да правду сказать, грамотность в то время считали для женщины делом вовсе не нужным. Недобрый дядя, когда я достигла совершеннолетия, чтобы удобнее владеть несправедливо захваченным имением, зная крайнюю бедность моей бабки и мою неопытность, хотел было выдать меня замуж за своего крепостного человека. Но Богу, Отцу сирот и несчастных, угодно было устроить иначе.