Свинец в крови

Бертен, стоявший метрах в пяти перед Лолой, казался безмятежно-спокойным. Он безразлично смотрел в ствол «магнума». Он уже пережил похожую ситуацию и вышел из нее целым и невредимым.

Он улыбнулся, как будто все происходящее было игрой, сделал глубокий вдох, а потом, как заправский комедиант, бросил последний взгляд на зрительницу в самом ослепительном бриллиантовом колье.

Лола нажала на курок.

Грохот выстрела разорвал гнетущую тишину помещения и словно запрыгал от стены к стене. Гарантированный эффект «surround», похлеще, чем в кино. Отдача «магнума» отбросила Лолу назад на целый метр.

Когда пуля ударила Бертена в грудь, его лицо исказилось гримасой. Он слегка вскрикнул от боли, но остался стоять, наклонив голову, раскинув руки, словно святой с картины Эль Греко.

Картина получилась даже красивая. В этом жертвоприношении было какое-то благородство. Бертен жертвовал самим собой, своей кровью, своими кишками и несколькими нервными клетками во имя универсального эстетического идеала. Он полностью и навсегда отказывался от себя, как от личности. Значение имели лишь красота поступка и тот смысл, который каждый вложит в него позже, когда обдумает.

На какое-то мгновение я чуть было не поверил в искренность его жеста и почти что растрогался. Обман раскрылся мне, когда он поднял голову и выпятил грудь. Тогда все смогли увидеть маленькое пятнышко синей краски, выступившее на рубашке в том месте, куда попала пуля. Первоначальное удивление на миг сменилось замешательством.

Бертен сжульничал, он был жив.

Тем не менее его торжествующая улыбка вызвала взрыв аплодисментов. Он поприветствовал толпу, как рок-звезда, вскинув сжатые руки над взлохмаченной шевелюрой. Затем благородным жестом пригласил зрителей к столу. Чтобы подать пример, он и сам бросился к стойке.

Я в бешенстве одарил мрачным взглядом свою помощницу. В ответ Лола ухватилась за меня и потерлась о мое бедро.

— Ты и вправду подумал, что я его убью, да?

— Конечно. Как тебе удалось убедить этого психа отказаться от плана?

Лола встала на цыпочки и приблизила губы к моему уху. Ее язык дотронулся до мочки, и я почувствовал, как по моему затылку пробежала дрожь. После пережитого мною недавно разрыва Лола опять позволяла себе некоторые вольности.

— Я тут ни при чем. Хотя мне очень хотелось попробовать с настоящими пулями... Ты же знаешь, как я люблю все новое. Бертен сдрейфил час назад. Ясное дело, яиц не хватило.

— Стоило так меня пугать.

Лола пожала плечами. Видя, как она разочарована, я испытывал почти физическую боль, но я слишком хорошо изучил ее и не сомневался, что ей еще представится возможность поупражняться в стрельбе настоящими пулями по живой мишени. И, зная о том, как ловко она управляется левой рукой, я надеялся, что мне никогда не придется убегать от нее зигзагами.

Бертен подошел к нам с тарелкой пирожных в руке. На светлой рубашке выделялось пятно, похожее на звездочку. Чем-то оно напоминало награду, своего рода военную медаль. Настоящий орден Почетного легиона идиотов, выставляемый напоказ с гордостью, достойной ветерана вьетнамской войны. Осторожная Лола исчезла в тот момент, когда он приблизился ко мне.

Сэмюэль Бертен был американцем. На вопрос о своей профессии он отвечал: «Художник», — и при этом улыбался восторженно, как ребенок, уверенный, что в один прекрасный день станет пожарником.

При этом он не умел рисовать и уж подавно — писать маслом или ваять. Как многие люди, лишенные какого бы то ни было таланта, он компенсировал свою природную ограниченность воображением — бьющим через край, но часто вызывающим жалость.

Он стал первым, кто сделал из своего тела объект искусства. Со временем это превратилось в обычай. В восьмидесятых годах Орлан принялся переделывать свое тело, призвав на помощь весь арсенал пластической хирургии. Джефф Кунс показал себя во всей красе в объятиях супруги, бывшей порноактрисы. Тело стало обычным материалом, может быть, даже самым ходовым, ведь каждый мог им воспользоваться.

Но тридцать лет назад, десятого октября тысяча девятьсот семьдесят пятого года, когда Бертен встал под пули, выпущенные его помощницей из винтовки двадцать второго калибра в модной галерее в Сохо, на это еще никто не осмеливался.

На самом деле он ничего не планировал заранее. Он познакомился с девушкой несколькими днями раньше в паршивом баре Истсайда. Все объединяло их: он продавал наркотики, она их искала; он ненавидел джаз, она обожала диски «Пинк Флойд»; он мог цитировать целые страницы из Толкиена, она прочла в школе несколько страниц Керуака.

На этом солидном фундаменте мгновенно утвердилась их духовная общность. Слияние тел не замедлило придать конкретное содержание единению душ. Никто не смог бы отрицать, что это была прекрасная история непреодолимой любви.

Художественное откровение Бертена, что бы он там ни говорил, было следствием соединенного эффекта скверного героина и сексуальных излишеств предыдущей ночи. На допросе в полиции девица призналась, что специально целилась в сердце, стремясь избавить мир от кошмара, который сама только что пережила.