Свинг

— Он пришел с войсками. И был оставлен служить в Кенигсберге. Рассказывал много интересного, а я всякий раз «развешивала уши».

Мрачен был лежащий в развалинах Кенигсберг. Казалось, никаких человеческих сил не хватит, чтобы растащить, расчистить руины, засыпать воронки, ликвидировать завалы. Но людей не столько страшило это, сколько непереносим был подступающий голод. А продовольствия, еды не хватало. Да и откуда она могла взяться после стольких лет войны. Немцы — старики, женщины, дети — выползали изо всех щелей. Они были измождены, они хотели есть.

Военный журналист и начинающий тогда поэт Юрий Гордиенко писал:

Город мертвых вокзалов и пирсов,Город, меченый гневом святым.

Красной лавой на край черепицаОползает по кровлям крутым.Все, что можно, пожары слизали,Лег на стены их угольный след.Если окна назвать глазами —Этот город от страха ослеп.

Город и область действительно казались обезлюдевшими, хотя до сорок восьмого оставшиеся немцы еще были на месте. Но в сорок восьмом всех депортировали, а Совмин СССР принял постановление о первоочередных мерах по заселению районов и самого города пришлым российским населением. В постановлении досконально расписывалось, сколько и откуда на добровольных началах следует переселять российских граждан, какие им положены льготы.

Конечно, ехать соглашались только те, которым нечего было терять, кто в лихую годину остался безо всего. У кого что-то было на родине, тот не ехал. Существовали, правда, и другие — партийцы. То есть те, кто не мог пренебречь указанием партии. Таких было много.

— Кать, я ведь первый плакат «Переселяйтесь в Калининградскую область» выпускала в январе пятьдесят восьмого года — когда открыли издательство.

— Помню, помню это творение. Но послушай: сорок шестой выдался неурожайным. Напитанная кровью земля словно бы решила наказать людей за содеянное. Продовольствия, хлеба катастрофически не хватало. Ели только то, что доставалось по норме, а это в месяц: жиров — 400 граммов, мяса-рыбы — 1800, круп-макаронов — 1200, сахара — 400. Хлеба же в день — 400 граммов, иждивенцу — 300. И больше ничего.

Особенно трудно было в городе. Крестьянам-переселенцам давали дома, оставшиеся от немцев, подворья, обустроенные так, что наши только глаза таращили и тут же их засирали. Крестьянам давали коров, поросят, овец. Работай — не ленись.

Летом сорок шестого обязали горожан засадить огороды — русских и немцев. Русским давали участки рядом с домами и сажать приказывали картошку, свеклу, капусту, лук, огурцы, морковь, чеснок. Немцев обязывали выращивать только свеклу и брюкву. Их участки располагались подальше. Почему так делали — черт знает. Наверно, считали, что немцы на свекле и брюкве скорей…

Дядя Миша рассказывал, что такой невероятной работоспособности он никогда прежде не видел. Все, абсолютно все работали на износ, а сам он выезжал из дома в шесть утра и возвращался в двенадцать ночи. Был уже гражданским и работал заместителем мэра города. Никто никогда не совал ему никаких денег или подарков. Да если бы и взял, тут же бы донесли и засудили. Работали люди только за «светлое будущее», в которое, кстати, верили. А по воскресеньям все, независимо от возраста, выходили на расчистку города. И это ерунда, что искали какие-то богатства, клады. Люди копались в развалинах, чтобы найти хоть какие-нибудь ложки-поварешки: есть было не из чего и нечем. Купить ничего было нельзя.

Первым нашим поселенцам, конечно же, очень досталось. Досталось и детям: они подрывались на минах и снарядах, их невозможно было посадить под замок, а земля была начинена смертью.

Но жизнь продолжалась, и уже первую русскую школу в Кенигсберге открыли в сентябре сорок пятого. В ней учились дети военнослужащих, и она находилась на улице Лендорфштрассе.

IV

«Воспевателем» Кенигсберга — Калининграда был не только Юрий Гордиенко, но и Никита Зильбер. Никита ушел из жизни, едва минуло пятьдесят: острый лейкоз. А был очень крепок физически, высок, статен, широкоплеч. В таких случаях говорят: «раздарил себя людям». Он был Поэтом. Впервые пришел в издательство в пятьдесят восьмом или пятьдесят девятом. Румянец во всю щеку, голос заполнял комнату. Я прибежала откуда-то — наверно, из сельхозотдела исполкома, куда ходила за «ценными указаниями» почти каждый день. Увидев меня, морской лейтенант прервал чтение и, немножко загребая одной ногой, пошел навстречу. Карие глаза его ярко блестели.

Тогда, в день нашего знакомства, он прочитал много стихов, в том числе и «Портрет» — одно из наиболее ярких и значительных:

Облаков растрепанная грива,Серый, непроснувшийся рассвет,Проплывает по волнам заливаНадвое разорванный портрет.