Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»

Взяв остаток коньяка, мы отправились к Кощею. На Соборной я спросил Кощея, нравится ли ему здесь. Он посмотрел на меня с удивлением, потом огляделся по сторонам:

– Что вы имеете в виду?

– Да ничего особенного. Я просто недавно обнаружил, что куда ни иду, иду через это место.

– Какая-то магия в нем есть, да? Здесь раньше собор стоял, вы знаете?

– Мне говорили.

Подвал встретил нас темнотой и запахом сырости.

– Сейчас, пока аппаратура прогреется, я рюмки достану. Устраивайтесь.

Включив аппаратуру, засветившуюся оранжевыми огоньками старомодных ламп, он открыл форточки во всех трех окнах и ушел в другую комнату.

Вернулся он оттуда с хлебом и банкой сайры:

– Ну-с, продолжим банкет.

Он вывалил серебристо-коричневое содержимое банки в тарелку и, разделив своими паучьими пальцами хлеб пополам, сказал:

– Макайте прямо в масло, сытней будет. Говорят, в приличном обществе коньяк заедают лимончиком. Или шоколадом. Одно из двух. А может, и тем и другим.

– А у нас ни того ни другого.

– Не страшно, мы – привычные.

Выпив рюмку, он пошел ставить пластинку.

– Какую хотите?

– Ставьте Deep Purple – In Rock. Четвертую дорожку.

Это был диск, который я давно перестал слушать, но в котором одна песня была записана просто замечательно – Child in Time. Особенно начало, где Пэйс и Лорд играли тему – там, та-ра-ри-ра, та-там! там-там-там!

В школе, когда я услышал ее впервые, мне казалось, что красивей этой мелодии нет. Сейчас мне больше нравился текст: «Слепой стреляет в мир, пригибайся, не пригибайся – все равно попадет, не прямо, так рикошетом». Но в целом я к этой песне сильно остыл. Она вся была слеплена из блэкморовских клише, как детский конструктор из кубиков, только ради того, чтобы она вышла подлинней и помногозначительней. Это было чистой воды данью времени: Stairway to Heaven, Grand Hotel, The Gates of Delirium, Papa was a Rolling Stone. Переплюнул всех

Jethro Tull co своим Thick as a Brick: один диск – одна песня. Они все претендовали на причастность к «большой» музыке с оркестрами и сложными композициями, но, к счастью, надолго их не хватило.

Короче, когда я услышал Child in Time на аппаратуре Кощея, у меня просто встали дыбом волосы и кожа, как сказала бы моя мама, пошла гусем. Клянусь! Орган звучал так сочно, что звук, казалось, просто течет по воздуху, а тарелки звенели так, словно установка Пэйса стояла прямо передо мной: дзынь-нь-нь-нь….

Минуте на третьей все смешалось в хаосе, и Кощей сделал чуть-чуть потише, но когда пошла вторая часть с той же темой, которую Лорд вел на своем «Хаммонде», Кощей вернул прежний уровень громкости и снова сделал потише, когда Гиллан начал охать и стонать в бурном финале.

– Ну, как? – спросил он, когда песня затихла.

– Класс! – сказал я.

– То есть именно так, как и должно быть. Правильный усилитель и колонки должны донести до вас звук безо всяких отклонений от оригинала. А у нас идет борьба за ватты. В вашем «Бриге» сколько ватт? Сто? А в этом – два канала ватт по пятнадцать. И знаете, что самое интересное в этом усилителе?

– Что же?

– Он слеплен вот этими двумя руками. – Он пошевелил в воздухе своими щупальцами. – Вид страшноватый, но по звуку бьет любой «грюндик».

– А такое можно поставить на массовое производство?

– Боже упаси! Это – штучный товар. Здесь на отбор каждой детали, на ее прогонку уходит столько времени, что никакой радиозавод за это не возьмется. Тут нужна маленькая кустарная мастерская. Пара-тройка людей, соображающих в этом деле. И потом представьте – дорогущий усилитель, который выглядит как тубус-кварц. Кто бы их покупал?

– Японские тоже дорогущие.

– Бросьте, Митя. Люди любят цацки, а это для них – старая рухлядь.

Этот вечер нас окончательно примирил. В наших отношениях появилось новое содержание. Одна святая, как пела наша единственная официальная мегазвезда, к музыке любовь. Кощей вытащил на середину комнаты картонную коробку от болгарского вина, в которой оказались допотопные пластинки на семьдесят восемь оборотов. Они лежали в пакетах из пожелтевшей и высохшей от времени бумаги с дырками в центре. Из них выглядывали малиновые, темно-зеленые и синие «яблочки» с полустертыми золотыми надписями – названиями песен и именами исполнителей. Он произносил их имена с трепетом, как имена святых: Фред Астэр, Томми Дорси, Милдред Бейли, Джек Тигарден. Я никого не знал. И они мне страшно нравились. Страшно. Пластинки были, конечно, с песочком, но голоса и инструменты звучали как живые.

– Вы что думаете, они стали писать музыку на тридцать три оборота, чтобы улучшить звук? Нет, им просто нужно было втиснуть на одну сторону побольше песен! Так что сделали эти еврейские головы? Они замедлили скорость записи, вы понимаете?! Но чтобы сказать, что звук от этого выиграл, так этого мы сделать не можем!