Свинцовый хеппи-энд

Странные чувства обуревали Сергея, когда он стоял посреди большой комнаты, глядя на фотографию Ираклия и Марины, висящую на стене. Седобородый Ираклий обнимал ее за плечи, а она прижималась к нему головой с распущенными волосами и улыбалась. Ревность? Наверное, да... Но и что-то другое. Он не мог испытывать ненависти к Ираклию, этот человек, теперь уже покойный, вызывал у него чувство невольного уважения, даже скорее симпатии.

Соседи рассказали, что Ираклий с женой жили тихо и спокойно, с окружающими разговаривали очень вежливо, но в близкий контакт ни с кем не вступали. Впрочем, в этом квартале, где проживали люди выше среднего достатка, так и принято: каждый живет своей собственной жизнью, не посвящая в нее окружающих. А об этой семье вообще мало что знали. Знали, что хозяин дома грузин, что у него молодая русская жена, что детей нет, только и всего.

Иногда к нему приезжали гости, порой из-за забора слышались грузинские песни. Но пели их негромко, никому этим не мешали, и поэтому на чету, поселившуюся в красном кирпичном доме, мало кто обращал внимания. Все были поражены страшными кровавыми событиями, которые произошли на улице Юлдуз в этот сентябрьский день.,

Полиция Стамбула возбудила уголовное дело и вела следствие по поводу насильственной смерти трех мужчин, двое из которых были гражданами Грузии, один - России, и похищения женщины, также гражданки Грузии, жившей в этом доме под именем Елены Джанава...

А труп Олега Жигорина в цинковом гробу был доставлен в Москву. Сопровождать его поехал Сергей. Владимир и Генрих решили еще на некоторое время остаться в Стамбуле. На помощь им из Москвы прилетел и частный детектив Дмитрий Марчук, у него были связи с турецкими детективами, которые могли им пригодиться.

Но вскоре покидать Стамбул пришлось и Владимиру. Катя позвонила ему и сообщила, что полчаса назад скончался Алексей Владимирович. Было первое октября.

- Папа, папа... - тяжело вздохнул Владимир, услышав скорбную весть, - Как он умирал?

- На моих руках, я ему закрыла глаза.

- Он спрашивал насчет Вари?

- Да. Я сказала ему, что она нашлась и ты везешь ее домой.

- И он... И он... - бормотал Владимир, пытаясь преодолеть комок в горле, душивший его. - И он... поверил твоим словам?

- Ты знаешь, по-моему, да. Или захотел поверить перед смертью. "Вот и слава богу, наконец-то..." - прошептал он и... И все... Тебе надо лететь в Москву, Володя...

- Да, да, конечно, я вылетаю немедленно. А здесь останется Дмитрий Андреевич. Я уверен, их скоро найдут - это не необъятная Россия, некуда им деться, - говорил он, но уже не таким уверенным тоном, каким он рассказывал Кате о произошедшем на улице Юлдуз.

- Найдут? - прошептала она. - Кого найдут, Володя? Неизвестно кого. Ведь даже их примет никто не знает.

- Знают Варенькины приметы, - возразил Владимир, и в голосе его зазвучали еще более неуверенные нотки.

- Варенькины? Да жива ли она вообще?

- Жива! - закричал в трубку Владимир. - Если бы хотели убить, убили бы тогда же, на месте. И прекрати наводить на меня тоску! Извини, конечно, смягчил он тон, поняв, что говорит лишнее. - Надо верить, Катюша, это единственное, что у нас с тобой осталось. Мы не видели ее мертвой, значит, будем считать, что она жива.

- Это ты извини меня. Я тоже буду верить, верила всю жизнь и буду верить дальше. А это так, вырвалось от отчаяния.

Владимир и Генрих вылетели в Москву. Через день они хоронили на Ваганьковском кладбище Алексея Владимировича.

- Как хотелось бы думать, что он поверил твоим словам, что нашлась наша Варенька, - произнес Владимир, бросая горсть земли в открытую могилу.

- Трудно сказать наверняка, - ответила Катя. - Он был в таком состоянии... Необъяснимом... Непонятном для нас. Между двумя мирами. Может быть, он в тот момент понимал больше, чем мы с тобой.

Владимир слегка дотронулся до ее плеча и, словно ища поддержки, спросил:

- Катюша, а ты-то как считаешь, Варенька жива? Ты женщина, ты тоньше меня все чувствуешь. Говори прямо, вспомни, как тогда, два года назад, ты поняла, что она жива. А что теперь?

- Не знаю, Володя, не знаю, - вздохнула Катя. - Сердце мне ничего не подсказывает. Такая, как тебе сказать, притупленная ноющая боль, постоянная тревога. Мне кажется, что если она и жива, то ей очень плохо. Вообще в этом мире так все плохо, и человек в нем, видимо, рождается только для страданий. Так что папе сейчас лучше, чем нам. Пусть земля будет ему пухом, - сказала она и тоже бросила в открытую могилу горсть земли.

Все было кончено. Алексея Владимировича Раевского больше не было, его душа воссоединилась с лежащей рядом Леной. Недаром в гробу у него было такое блаженное, почти счастливое лицо.

Сергей стоял несколько поодаль от Раевских. Ему вспоминались другие похороны, состоявшиеся несколько дней назад. И на них было куда страшнее.

Алексею Владимировичу Раевскому был семьдесят один год. Он прожил долгую жизнь, воспитал сына, ставшего богатым и знаменитым человеком. Его смерть была закономерным исходом долгой, интересной, хотя и полной драматических событий жизни.