Свинцовый закат

— Я… — начал было Томас, по полковник поспешил прервать его.

— Не надо, Вильерс, я прекрасно знаю, что ты хочешь сказать, и что на самом деле ты думаешь иначе. А почему, Том? Что во мне есть такого, чего нет у тебя? Две руки, две ноги, голова на плечах — ничего лишнего. Но ты ешь мясо животных, а я пью кровь людей. Корова отдает тебе свою жизнь сразу, а я забираю её у человека по чуть-чуть, совсем немного, что останется и ему, и хватит мне. Что в этом ужасного?

Но Том не стал отвечать на это почти риторический вопрос, и продолжил внимать нежданному откровению.

— Я не просил для себя такой участи. Даже представить не мог, что однажды начну пить кровь, что к шестидесяти годам не постарею, что переживу всех своих детей, внуков и правнуков. Это печальная участь, видеть, как умирают все кого ты знал. Порой, стоя у очередной могилы, начинаешь завидовать тому счастливчику, что вырвался из лап этого суетного мира, ведь мне суждено остаться здесь навсегда. Но даже в самые тяжкие минуты я не переставал считать себя человеком, мне это и в голову не приходило. И моей единственной супруге тоже. Она думала, что меня сразила неизлечимая болезнь и с ней нужно только свыкнуться. Почему-то она приняло мою новую суть легче, чем я сам. А после, мне стало всё равно. Я не чувствовал собственной исключительности тогда, не чувствую и теперь. Но почему-то её видишь ты.

— Вы пьете кровь и живете уже пять столетий, — наконец прервал монолог полковника Том. — Я бы сказал, что это принципиальное отличие.

— И только-то? — апатично заключил полковник Кристиан и заметил, — В Обществе придумали называть подобных мне кровопийцами. Никогда не слышал, чтобы мы так о себе говорили.

— А как вы говорите?

— Угадай.

— Я не знаю, — сразу же сдался Томас. — Наверное, какое-то специфическое самоназвание на древнем языке.

Полковник покачал головой.

— А что же?

— Ничего.

— То есть?

— Нет никакого самоназвания. Никакого термина или заковыристого словечка я никогда не слышал. Ничего этого вечноживущим не нужно, потому что мы не особая раса или племя. Мы ходим под тем же солнцем, что и смертные, живем в наших с вами городах, поступаем на службу, снимаем жилье и делаем всё то, что и остальные. Стало быть, сходства у нас намного больше чем различий. Кровопийцы такие же люди, просто занимают особую социально-пищевую нишу.

— А белые? Скажете, что они такие же кровопийцы, только живут в другом месте и выглядят малость по-другому?

— Это не самое важное, как они выглядят. Они мыслят иначе, вот что главное. Я не такой как они, ты не такой как они. Они живут внизу, мы живем наверху. Они слепнут и кожа их обгорает на солнце, мы чахнем и ничего не видим в темноте. Они добровольно стали отшельниками, мы же продолжаем жить в миру. Когда-то белые знали нашу жизнь, мы же не понимаем их быт вовсе. Для нас они даже не иностранцы, они — обитатели другого мира, иной вселенной, которую нам не постичь и не представить. У них действительно есть самоназвание, есть и свои подземные анклавы, где заведены собственные порядки. И смертные для них не равные — не соседи по дому, не коллеги по службе, не начальники и не подчиненные. Вы — сосуд жизни вечной, и отношение к вам соответствующее. На самом деле, белые — это люди, но они отказались ими быть. А я нет.

Понял ли Вильерс что-нибудь из сказанного, полковник не знал, но хотел верить, что хотя бы с годами Томас перестанет косо на него смотреть и, подобно сэру Джеймсу сможет довериться ему как коллеге с долгим жизненным опытом.

21

Шли дни, вечера соединялись с ночами и растворялись в утренних сумерках, а служебные успехи Томаса Вильерса в доме Флоренс Фарр ограничились лишь обнаружением 25-и карточек с изображением разноцветных кругов, квадратов, полумесяцев, треугольников и овалов. Том предположил, что это ещё одни гадальные карты, вроде тех, с египетскими сюжетами, и отложил геометрические вариации как малоинтересные. Ничего, что могло бы заинтересовать Общество, среди вещей Флоренс он так и не обнаружил.

Правда, пара косвенных свидетельств в квартире заставили Вильерса заподозрить, что он не единственный мужчина, кто делит ложе с Флоренс. Стоило ему только намекнуть на свои сомнения, как женщина поучительным тоном заявила:

— Знаешь, милый мальчик, в наших отношениях не должно быть ревности. Я ведь не допытываюсь, с кем ты проводишь время, когда уходишь от меня. Так и ты не спрашивай. Ты мне не муж, а я — свободная женщина. Один Пигмалион уже пытался вылепить из меня идеальное создание, даже не спросив, хочу ли я этого.

— И ты с ним порвала? — в надежде спросил Том.

— Разумеется. И поступлю так с каждым, кто решится повторить его эксперимент.

— Фло, я вовсе не желаю посягать на твою свободу или учить жизни, это ведь было бы глупо с моей стороны. Я просто хочу честности…

— А я хочу доверия — произнесла Флоренс и пронзительно посмотрела ему в глаза, словно заглянула в душу. — Это очень важно. Просто доверься мне и не думай о глупостях.

И Том старался больше не думать, ведь его поразила болезненная влюбленность, от которой не хотелось искать исцеления.