Свита Мертвого бога

— Если бы мы сейчас сидели у меня, а не в этом приличном заведении, то я показал бы вам весьма занимательный труд одного лаумарского монаха, — снова заговорил мудрец. — Монах этот лет восемьдесят назад был исповедником в одном из крупных храмов Кильседа. Ему удалось собрать и записать — разумеется, без упоминания имен, чтобы не нарушать тайну исповеди, — довольно много разнообразных сведений о свойствах и особенностях Замка. На данный момент мой экземпляр — единственный, который не находится в распоряжении Святого Дознания, — горделиво добавил ученый. — Конечно, свидетельства эти весьма неполны, а главное, сильно искажены. Но соотносясь с другими существующими источниками, нетрудно установить, что именно меняют в своих воспоминаниях те, кто все же решился покаяться. Удивительно, но практически всегда приходится делать однотипные поправки, так что я склоняюсь к мысли, что рассказы очевидцев искажает не их личная воля, а некий постоянно действующий фактор…

Мудрец сделал еще пару глотков и внимательно посмотрел в окно. Джарвис проследил направление его взгляда и увидел, что на востоке, за башнями дворца Сурры, тьма приобрела слабый синеватый оттенок. Будто забеспокоившись, что солнце вот-вот выкатится из своего укрытия — хотя до рассвета оставался еще, по крайней мере, час, — Анхорайни поднял чашу и опустошил ее залпом.

Джарвис поморщился. Учение, исповедуемое руми, запрещало им употреблять что-либо крепче местного слабого пива, «пока зеленую нить можно отличить от серой». А это значило, что через час, с восходом солнца, Анхорайни с сокрушенным видом произнесет «воля неба превыше воли земли» и побредет домой отсыпаться. Продолжить же мудрую беседу следующей ночью означало потерять деньги, уплаченные за проезд на «Черном лебеде», который отплывал сегодня днем, и вдобавок проторчать в Афраре лишних двенадцать или пятнадцать дней — корабли к Драконьим островам ходили не так уж часто, ибо родина Джарвиса давно уже не вела интенсивной торговли на алмьярско-герийском направлении. А деньги, вырученные от продажи Зеркала, имело смысл поберечь на то, чтобы заказать кому-нибудь из меналийских оружейников точную копию меча Индессы, — иначе отец оторвет ему голову за утрату одной из священных реликвий долгоживущих…

Словно подслушав невеселые размышления принца, достойнейший Анхорайни хитро усмехнулся:

— Впрочем, из всех противоречивых описаний Замка складывается единая картина: происходящее там — нечто вроде карнавала, где настоящее лицо прячется за придуманной маской, то, каков человек на самом деле, — за тем, каким он хотел бы быть… Каждому, попавшему в Замок, дано создавать эту маску простым усилием воли. Но даже одну и ту же личину не позволено носить слишком долго — Замок с легкостью меняет обличье и требует того же от своих гостей. Недаром его так и зовут — Замок Тысячи Лиц. И за переменой масок настоящее лицо и вовсе исчезает… — Анхорайни, не дожидаясь принца, плеснул себе еще вина, и Джарвис поразился: сколько же влезает в этого деда? Но невзирая на выпитое, взгляд мудреца оставался ясным и проницательным, а речь — связной и отчетливой.

— В странах Порядка принято считать, что в Замок Тысячи Лиц приходят за развратом — но на деле все сложнее… Как правило, туда попадают люди, которым не хватает праздника в обыденной жизни, для кого мечты и сны гораздо важнее, чем дневной вещественный мир. Герийский философ Кунар-эд-Видар в трактате «О природе снов», закончить который помешала его таинственная смерть, писал: «Но земному телу нет дороги в Замок. Лишь спящая душа проникает сюда, облекаясь здесь новой плотью и новым обликом, которые творит по своей или чужой воле. Поэтому-то достичь места сего может лишь человек с богатым воображением и безумной фантазией! Все, что можно представить себе, будет к твоим услугам — кушанья и напитки, наряды и танцы, радость же любви тела превосходит все мыслимое, ибо здесь нет боли. Но даже из тех, кто легко проникает сюда, лишь немногие могут вспомнить днем, что происходило с ними в стенах Замка». Превосходное описание, однако почтенный эд-Видар, к сожалению, так и не сумел понять главного — в Замок действительно попадают лишь спящие души. Надеюсь, благородный оль-Меналиэй, вам ведомо древнее изречение вашего народа — «Сон разума творит чудовищ»? А теперь попытайтесь представить, каких невероятных чудищ способен породить сон человеческой души

!

Окончив свой монолог, Анхорайни опрокинул в себя последнюю чашу вина и решительно встал — небо над башнями Сурры уже заметно посветлело. Но сделав всего пару шагов, он споткнулся и едва не рухнул на пол, лишь в последний момент уцепившись за край стола.

— Воистину права была великая Кирана даль-Хейви, когда сказала: «Глупца вино бьет по голове, мудрого же — по ногам», — произнес он сокрушенно. — Не будет ли благородный оль-Меналиэй столь любезен, чтобы помочь старому руми добраться до дому?

— Конечно-конечно! — вскочил Джарвис. — Вот моя рука, достойнейший Анхорайни, обопритесь на нее. Держитесь? Вот и отлично, идемте… Только осторожнее — здесь порог…