Свиток желаний

Даф испытала тревогу. Она уже несколько дней не материализовывала своих крыльев. Отчасти она не делала этого потому, что летать было негде, отчасти – ощущая, что темных перьев на них стало больше. Депресняк хладнокровно шествовал рядом. В его выпуклых зрачках отражались дрожащие огоньки свечей. Изредка кот плюхался на пол и вылизывал левую переднюю лапу с такой старательностью, будто не ухаживал за ней уже недели две. Между тем ту же лапу он вылизывал всего минуту назад. Остальные лапы почему-то не пользовались у него такой популярностью. Самое большее – он вспоминал о них раз в месяц.

Закончив вылизываться, Депресняк вскочил на стол Улиты, смахнул на пол пару забытых пергаментов с доносами и разлегся между чернильницей и большой печатью мрака, служившей для продления регистраций суккубам и комиссионерам.

«Ну и дела! – подумала Даф. – От меня ничего не прячут! Никаких тайн! Бери – не хочу! Шпионаж в таких условиях просто неинтересен!»

Она подошла к столу, посмотрела на печать, протянула руку и ясно ощутила, что трогать ее ни в коем случае не следует. Всякая материальная вещь имеет свою… нет, не ауру, ауру имеют люди… вещь же, если смотреть на нее истинным зрением, имеет некий контур – доброжелательный, нейтральный или, напротив, скрыто враждебный. Например, хороший хлеб, черствый хлеб и хлеб отравленный – имеют три совершенно разных истинных контура, три отпечатка в бытии, даже если внешне ничем не отличаются.

У печати же мрака вообще не было контура. Провал. Черная дыра. Кое-как заштопанная толстыми нитками прореха на рубище бытия, под которой были лишь смерть и Тартар.

Даф отошла от стола и заглянула в приоткрытую дверь кабинета Арея. Там ее встретила неожиданная пустота, будто вместе с собой Арей, уходя, унес и истинную сущность всего, что его окружало. Только сквозняк перекатывал по полу белые хлопья пыли. Паркет был гнилой, провалившийся. С большим трудом вновь настроившись на прежнее зрение – здесь ее что-то не пускало, – Даф увидела кресло Арея и рядом на столе два футляра с мечами. Один был меч самого Арея, другой же – Мефодия. Оба меча окружало плотное кольцо тьмы. Коснуться их означало обречь себя на служение мраку. Флейта Даф сама собой издала тонкий, жалобный звук.

Даф вернулась в приемную. В углу белело несколько мраморных античных статуй из числа так никогда и не найденных лопухоидами в развалинах Помпеи. У одной из них пистолетным выстрелом был отбит нос. Должно быть, Улита сегодня опять не понравилась себе в зеркале.

«Как-то все по-дурацки! – подумала Даф. – В Эдемском саду я скучала. Все смотрели на меня, как на неправильного стража. Теперь я должна присматривать за Мефодием, хотя Троил, отдавая мне этот приказ, явно сам находился под воздействием темного артефакта. А раз все дело в артефакте, выходит, присматривать за Мефодием мне велел мрак? Хм… Тогда почему Прозрачные Сферы, которые опекают самих стражей, взяли меня под свое покровительство? Все как-то уж запутано, противоречиво… Будь мне, скажем, тридцать тысяч лет, я бы, может, и разобралась. А тут всего каких-то тринадцать тысяч! Бедный я, несчастный ребенок, у которого нету сил!.. И в Буслаева я не влюблюсь, пусть не надеется! Будь ему хотя бы лет так пятнадцать-шестнадцать тысяч… Правда, он выглядит все равно взрослее… Тьфу ты! Опять я не о том думаю!»

В маленькой комнатке за хлипкой дверцей ходил по спинке дивана и бормотал что-то ворон Арея. Даф остановилась снаружи и, приоткрыв дверь, прислушалась.

– После смерти душа бродит в лабиринте тех грехов, в паутине которых запуталась при жизни. Мрак творит в мире зло посредством людей. Рыбы не знают, что такое вода, ибо живут в воде и только ею. Злом воздаст тебе твой враг, больно отплатит ненавистник, но несравненно горшее зло принесет тебе заблуждающийся ум… –

бубнил ворон.

Даф заглянула к нему в закуток. Ворон искоса посмотрел на нее круглым глазом, повернулся другим боком и, вдруг вырвав из облезшего крыла одно из немногих оставшихся перьев, бросил его Даф. Дафна присела, глядя на перо и думая, что это может значить. Перо было тусклое, с обдерганными краями и… абсолютно черное. Даф стало жутко. Ей даже захотелось на миг, чтобы Депресняк свернул шею глумящейся птице.

Прочитав ее мысли, ворон торопливо залетел в клетку. Должно быть, его собственное высохшее тело еще представляло для него некую ценность.

– Если нет сил гореть и разливать свет, то хоть не застить его, – произнес он с укоризной.

Было ли это цитатой или его собственными словами, Даф так и не поняла.