Свиток желаний

Улита поигрывала рапирой, для которой у него не было даже ножен.

– Прямо так и пойдешь? Не хочешь ее спрятать? – поинтересовался Мефодий.

– Не собираюсь. Эту рапиру увидит лишь тот, у кого есть магические способности. Для остальных же это просто зонтик. Маскировочная магия, знаешь ли.

Шагнув в сторону, Улита коснулась острием рапиры шеи толстого клерка, сидевшего в открытом кафе рядом с театром. Склонившись над одноразовой тарелочкой, тот пожирал пельмени с таким важным видом, будто производил невесть какое сакральное действо. Ощутив прикосновение металла, клерк принялся беспокойно озираться. Наконец его свинячий взгляд уперся в Улиту.

– Девушка, осторожнее со своим зонтиком! Не видите, что ли, что людям мешаете? – сказал он сердито.

– Простите, дяденька! Умоляю вас, не прерывайте пищеварение! – успокоила его Улита.

Не оглядываясь на своих спутников, Арей решительно направился ко входу в театр.

На миг их группа отразилась в застекленной афише с расписанием спектаклей. Мефодий, увидевший всех со стороны, оценил, что видок у них был провоцирующий и колоритный. Пышная Улита в вызывающем красном платье (она утверждала, что на красном не видна кровь), жующая на ходу шоколадные конфеты; даже при том, что рапира ее казалась всем зонтиком, заставляла лопухоидов то и дело оглядываться. Смуглый Арей с разрубленным лицом, прокладывавший себе в толпе дорогу, как ледокол. Светловолосая девчонка с торчавшей из рюкзачка флейтой и непонятно с чем на поводке: ни с мышонком, ни с лягушкой, а с психованной зверушкой. И, наконец, он, Меф Буслаев, пожалуй, самый пока неприметный в этой группе.

Контролерша театра «Муза», по инстинкту всех контролерш, автоматически заступила было им дорогу, но Арей спокойно показал ей пустую ладонь и прошел мимо. Даф и Улита последовали за ним. Мефодий, проходивший последним, заметил на лице у женщины отрешенное выражение. Очнулась она лишь тогда, когда они были уже на лестнице, и с удвоенным рвением принялась проверять билеты, покрикивая на смирных студенток, шаривших в сумочках в поисках билетов.

– Нам лучше подняться в бельэтаж. В партере сидят либо близорукие, либо стадные. Им важно почувствовать массовый психоз, чтобы окунуться в зрелище. Нам они не по масти! – сказал Арей.

Свет уже гас, когда они наконец опустились в мягкие кресла тринадцатой ложи бельэтажа. Арей и здесь не изменил своей страсти к этому числу.

Минутой спустя занавес раздвинулся, и в московском театра «Муза» начался первый акт пьесы «Пиковая дама» по сценарию И. Шпунцера-Сморчковского, музыка О. Гулькинда. Режиссер – маститый Лукиан Бабец.

Постановка была не без претензий. С потолка на цепях свисали фанерные щиты, изображавшие карточную колоду. В правом углу сцены мрачно скалилось лошадиное чучело. Верхом на чучеле гарцевал безголовый манекен в мундире. В левом углу сцены помещался другой манекен с воткнутой в грудь рапирой.

– Плагиат, блин! Рапира, как у меня! Совсем лопухоиды обнаглели. Ну чё, копье нельзя было взять или там боевой бумеранг? – с раздражением сказала Улита.

Дирижер взмахнул палочкой. Вспугнутые звуками труб, кларнетов, скрипок и барабана, из оркестровой ямы выбрались три конногвардейца. На то, что это были именно конногвардейцы, а не какие-нибудь вообще гвардейцы, тонко и ненавязчиво указывалось лошадками на палочках, на которых все трое скакали.

– Что ты сделал, Сурин? – энергично хлопая приятеля по усиленному ватой плечу, проорал один из конногвардейцев.

Сурин запрыгал к манекену и стал выдергивать у него из груди рапиру.

– Это правильно! – одобрил Арей. – Если на сцене есть пушка, она должна бабахнуть.

– Что я сделал? Проиграл, по обыкновению. Надобно признаться, что я несчастлив! – сообщил тем временем залу Сурин, раз за разом поражая манекен рапирой. Манекен отнесся к этому вымещению злобы как интеллигент: делал вид, что бьют не его, но втайне готовился писать протест в Лондон.

Третий конногвардеец тем временем избавился от лошадки, раскупорил бутылку шампанского, произнес: «Ну-с, дерябнули за Немировича ибн Данченко!» и стал, обливаясь, жадно хлестать из горлышка. Опустевшую бутылку он с размаху швырнул в зрительный зал. Зал испуганно пискнул, но бутылка оказалась реквизитной. Долетев до второго ряда, она вернулась на сцену. Оказалось, к ее горлышку привязана резинка.

Зал еще не опомнился, когда сверху, едва не прибив Сурина, свалился канат и по канату стал спускаться бледный молодой человек в цилиндре. Первый конногвардеец перестал чесать под мышкой и, показывая на молодого человека, радостно сообщил:

– А каков Германн! Отроду не брал он карты в руки, отроду не загнул ни одного пароля, а до пяти часов сидит с нами и смотрит на нашу игру!

Дирижерская лысина остро блеснула. Палочка заметалась, как кнут работорговца. Оркестр заиграл нечто среднее между Мендельсоном и Клаудерманом, но с сильным влиянием африканских народных ритмов. На сцену выскочило с десяток гусаров – четыре из них были явно женщины – и принялись носиться по сцене.

Германн, стоя на карте, лихо раскачивался у них над головами.