Свободное падение

Часть здания, куда пришлось прямое попадание ракеты, рухнула, превратившись в груду развалин, но часть еще стояла. Им повезло – там, где они спали, рушащееся межэтажное перекрытие напоролось на металлический шкаф… и каким-то чудом шкаф задержал падение, выдержал многотонный вес плиты. Только поэтому они еще были живы, не стали шахидами, как многие другие…

Не выли даже сирены автомобильных сигнализаций. Он не раз слышал их… все они отмечали очередной амаль, очередной истишхад,[46] похоронным гимном отмечая подвиг очередного смельчака и напоминая кяфирам о часе. Ему вой сигнализаций казался сродни стонам людей рва,[47] получающим от Аллаха мучительное наказание за то, что не уверовали. Но никогда еще они не оказывались на другой стороне… когда это не они взрывают, когда это их взрывают…

А сирен здесь не было. В городе, который бомбят и обстреливают два года, сирена автомобильной сигнализации – просто несусветная глупость.

Кто-то кричал рядом, кричал истошно и жутко: «Алим! Ай Алим! Ай, Алим!»

Он с трудом поднялся на ноги. Автомат – он прикоснулся к нему просто, чтобы напомнить себе, что он еще жив… что его не взять просто так. Автомат был на месте вместе с шестью магазинами и четырьмя гранатами. Если припрет… у него в отдельном кармашке – хаттабка. Живым он не сдастся – да и не возьмут его живым. После того как он засветился в сцене казни пленных из шабихи,[48] его даже до стенки не доведут, забьют по дороге.

Луч света ослепил его, он вскинул автомат.

– Амир! Амир, это я…

Нурулла, муджахед из его личного джамаата. Они вместе еще с пакистанского медресе…

– Ты цел?

– Хвала Аллаху… – воин замялся.

– Остальные?

– Табиб и Абдалла шахиды инша’Аллагъ… – с горечью сказал Нурулла.

Табиб был из Узбекистана, совсем молодой, но храбрый как лев. У него хорошо получалось писать нашиды, он писал их на узбекском и, играя на гитаре, пел их после ужина. И моджахеды из разных стран, даже не зная языка, все равно слушали. А Абдалла был местный, он встал на джихад, после того как его отца схватили люди из разведки ВВС. Когда его вернули для похорон, никто не мог поверить, что это он. Все его тело было черным от синяков.

– Пусть Аллах примет их шахаду и простит им их ошибки в их ибадатах… – сказал амир.

– Инша’ллагъ… – сказал Нурулла и со злостью добавил: – Аллахом клянусь, это те неверные. Они не зря явились вынюхивать.

– Посмотри, что на улице… – приказал амир, – надо уходить отсюда…

– Слушаюсь…

Амир прошел в соседнюю комнату, затем вышел в коридор. В том месте, куда попала ракета, что-то горело…

Толкнул коленом дверь – и едва удержался. За дверью ничего не было, пустой пролом. Избитое… выдержавшее многие обстрелы и бомбежки здание уже не могло продолжать существовать и давать кров моджахедам.

Инша’Ллагъ. Если так будет угодно Аллаху.

Он пошел в заваленный конец коридора, чтобы посмотреть, нельзя ли кого вытащить, когда на улице раздался крик и длинная автоматная очередь. А через долю секунды все буквально взорвалось, и треск автоматов моментально покрыл солидный, уверенный бас «ДШК».

Амир упал на пол в полуразрушенной комнате, опрокинул на себя остатки шкафа и начал лихорадочно нагребать на себя все, что только мог. Замаскировавшись, замер, слушая, как от ударов крупнокалиберных пуль о бетон держащееся на соплях здание мелко вздрагивает…

Перестрелка продолжалась минут пять, а потом быстро угасла, сменившись редкими всплесками одиночных. Добивают… понял он. Они всегда перерезали горло, потому что патронов было мало, они стоили денег, и потому что бой не бой, если твои руки не в теплой крови твоего врага. Но у этих – кто бы они ни были – патронов было в достатке.

Увидев, как по коридору заметались лучи подствольных фонарей, он приготовился к худшему.

Выстрел, еще один. Короткая очередь. Он сжался… висящая на одной петле дверь не задержала налетчиков, короткая автоматная очередь прошлась по комнате, дико обожгло бок, спину, но он каким-то чудом умудрился не заорать, вызвав тем самым еще одну очередь, уже прицельную. Стиснув зубы от боли, ужаса и злобы, он читал про себя фатиха, первую суру Корана. В ушах звенело, тело сводило от боли, перед глазами не было ничего, кроме красных кругов. Но он читал первую суру и слушал…

– Никого…

– Гранату может бросить…

Он узнал выговор – местные. Сирийский вариант арабского – мягкий, певучий, с включением некоторых французских слов, измененных до неузнаваемости…

– Не надо гранату, брат. Здание может рухнуть.

– Да…

– Если кто тут и есть, они все подохли…

– Сигарета есть? У меня не осталось…

– Держи…

Едва слышный щелчок зажигалки…

– Брат…

– Чего тебе?

– Меня это беспокоит. Они все же сражались с нами. И тиран еще не повержен…

– Они сражались не с нами. Ты их видел? Много среди них сирийцев?

– Мало, это ты прав, брат…

– Это из-за них американцы и французы до сих пор не пришли к нам на помощь. Они только позорят нас и наше дело своими жестокостями. С ними все равно пришлось бы кончать. Рано или поздно…

– Ты прав, брат… идет!

Едва слышные шаги.

– Что здесь происходит?