Свободное падение

Как велико чувство? Где начинается страдание и где кончается? Кое-как мы справляемся с ролью, втянутые в общую карусель, с которой и совершаем предназначенный нам круг. Я уже говорил: нашими решениями правит не логика – эмоции. Наделенные разумом, мы поступаем вопреки ему. Задним числом просто рассуждать о минувшем. Если тогда мне явился небесный свет, почему же он не стал противовесом рационализму Ника? Но моя натурщица была из плоти и крови. Звали ее Беатрис Айфор; кроме неземного выражения лица и нимба святости она обладала еще и коленками, иной раз обтянутыми шелком, а юные бутоны, когда она вздыхала, приподымали ей блузку. Она принадлежала к тем немногим Девчонкам, которые не знают периода неуклюжести, не бывают гадкими утятами, отличаясь от своих сестер особой гибкостью и плавностью движений. Зато их ровесницы – сплошное противоречие. Их ангельски нежные, девственные лица напоминают о Благовещении. Но приглядитесь к их походке: ступают они напряженно, словно балансируя на канате, провоцируя – если воспользоваться термином моего преподобного опекуна – Дурные Помыслы.

Свойственную ей застенчивость сама Беатрис не сознавала. На остальных девчонок она походила только тем, что была девчонкой, но мне представлялась исключением, представлялась – как бы это объяснить? – гораздо, неимоверно больше девчонкой по сути, чем любая из них. Посягнуть на ее неприступность, прикоснуться к ней – об этом и помыслить было нельзя. Выросла она в семье респектабельных торговцев; но и теперь, когда сословные перегородки на глазах рушились, когда непрерывные токи между рядами разбивали нас на группки, на недолговечные пары, она оставалась вне всей этой кутерьмы – далекая и невозмутимая. Ее нельзя было даже представить себе бессмысленно болтающей или хихикающей. Взгляд ее больших светло-серых глаз устремлялся из-под длинных ресниц куда-то вперед, на нечто невидимое, словно подвешенное в воздухе. Теперь я с азартом испещрял листы набросками с натуры, но сходство от меня ускользало. Вдохновенная легкость – результат удачи, а не старания – не возвращалась.

Мой непревзойденный шедевр, с подписью Филипа Арнолда в правом нижнем углу, красовался на видном месте. Мисс Кертис эта ситуация доставляла немалое удовольствие. На очередной выставке наших художественных достижений этот портрет – краденый (а если угодно, добровольно пожертвованный) – завоевал первый приз, и мисс Кертис рассыпалась в похвалах. Я долго после этого кипятился про себя, но обида улеглась, когда услышал от нее: «Сам портрет – это еще не всё, главное – что за ним стоит так много…» Но, к ужасу моему и всевозрастающему отчаянию, несмотря на все старания, закрепить облик Беатрис на бумаге мне больше не удавалось. Сама Беатрис была польщена портретом и наградила Филипа едва заметной улыбкой, ранившей меня в самое сердце. Со мной все было кончено. Как теперь ее избежать, куда от нее скрыться? Я был связан по рукам и ногам крепко-накрепко. Хочу я того или не хочу, но мне необходимо изобразить Беатрис снова – изобразить с должным блеском. Задачка была не из простых: требовалось тщательно изучить натуру, но вот тут-то меня и подстерегала главная сложность. Попытки всмотреться пристальнее еще больше меня ослепляли. По несказанной важности ничто на свете не могло сравниться для меня с Беатрис, однако чуть затворялась дверь – и я уже не в состоянии был припомнить ее лица. Не в силах был уловить суть ее неповторимости, ее единственности. Эта суть не удерживалась у меня в памяти – так что же мне оставалось? Страдать, только страдать… Но вот она являлась снова, и мое трепещущее сердце вновь открывало в ней юную красоту, подобную очарованию раннего утра на заре мира. Воображение мое работало без устали. Как я желал спасти ее от опасности! Я отыскивал ее в лесу, где она заблудилась. Мы забирались с ней в дупло, и там она засыпала у меня в объятиях, тесно прижавшись ко мне, доверчиво склонив голову мне на плечо. Вокруг райского ее чела лучился свет…

Посмотрим, возможна ли была иная развязка. К кому явился бы я с подобными признаниями? Ник сбросил бы горний свет со счета немедленно. Мисс Прингл наверняка позаботилась бы о моем выдворении, усмотрев во мне опасность для окружающей ее бледнонемочной свиты. Преподобного отца мало что удерживало на нашей грешной земле, даже колени теперь его подводили. Итак, не имея ни малейшей надежды хоть как-то выговориться, я устраивал себе пытку, с каждым днем все более неотвратимую и бессмысленную. Для Беатрис в моей внешности не проскальзывало и слабого отблеска. Волны страсти и обожания катились от меня к ней и разбивались в брызги о ее повернутое ко мне в профиль лицо, но ни разу не случилось, чтобы она оглянулась. Разве мог я сказать: «Я тебя люблю» или «Неужели ты не подозреваешь, какое сияние от тебя исходит?» В отчаянной попытке наладить с ней контакт я пустился во все тяжкие: вызывающе грубо острил, отпускал нелепые шуточки, паясничал, готовый в любую минуту целовать ей ноги.