Свои по сердцу

— Вперед, мой храбрый д’Артаньян!

— Ого, мы уже вообразили себя Людовиком! Между нами, Дюма, по-твоему, гений или просто сочинитель?

— Он чудо, Барнаво!

— И я так думаю. Он отнимает сон и заставляет забывать о том, что ты еще не обедал. Не каждый может. Попробуй-ка!

— Попробую; мое все впереди, Барнаво!

— Аминь, сир!

Барнаво щелкнул бичом, лошади пошли шагом. Барнаво щелкнул еще раз. Лошади побежали. Через полтора часа коляска остановилась у подъезда загородного дворца Дюма. Здание было ярко освещено. Много карет и открытых экипажей стояло под аркой и во дворе, просторном, как городская площадь.

— Прибыли, — сказал Барнаво. — Возьми эту визитную карточку и вручи ее лакею. Иди смело. Вообрази, что ты пришел навестить своих родителей.

— Воображу, Барнаво. Спасибо! Мне страшно нравится эта чертовщина!

— Очень рад. Желаю удачи. Но помни, что в шесть утра ты должен покинуть этот дом. Я буду ждать тебя вон у того фонаря; видишь? Я отлично высплюсь за это время.

И вдруг совсем другим голосом, печально и тихо, проговорил:

— Мой милый мальчик! Если бы ты знал, до чего мне нехорошо и грустно!.. Еще год, полтора, два, и ты перестанешь быть мальчиком, превратишься в барина, известного человека, а я снова стану одиноким, бедным, никому не нужным… Не забудь меня, Жюль, мой мальчик!

— Барнаво! — с жаром прервал Жюль. — Что ты говоришь!

— То, что говорят все старики, мой мальчик. Никогда не забывай о том, что на свете много бедных, задавленных нуждой и страданиями людей! Поднявшись наверх, всегда помни о тех, кто внизу. Может оказаться, что как раз там и… Ну, ладно! Иди! Держи себя с достоинством!

Жюль порывисто обнял Барнаво и трижды поцеловал его.

— Спасибо, мой мальчик! — страстно, отечески произнес старик и прижал Жюля к своей груди. — У тебя доброе сердце. Ты будешь счастлив.

Жюль поднялся по мраморным ступенькам широкой лестницы, вошел в квадратный полутемный подъезд; швейцар распахнул перед ним двери. Барнаво сел в коляску, закурил трубочку. Слезы умиления и печали затуманили его взор. Некие героические мечтания Барнаво сбывались. Все идет хорошо. Жаль только, что нет в живых месье Турнэ, издателя и редактора «Нантского вестника»…

— Он получил бы отличный, первосортный материал на целую полосу, — пробормотал Барнаво, устраиваясь удобнее в коляске. Было очень холодно.

Глава третья

ПРИЧУДЫ МЕСЬЕ ДЮМА

Мраморные лестницы в цветах и пальмах. Большой любитель и поклонник Востока, Дюма превратил вестибюль и площадки лестницы своего дворца в подобие сказки из «Тысячи и одной ночи». Разбогатевший романист и драматург голову потерял, подсчитывая все свои доходы, — их хватило бы на безбедное существование всех его потомков до скончания веков.

Потомки обступили Дюма и заявили: «Дай!» Дюма нанял секретаря — специалиста по потомкам. Работать этому человеку приходилось с утра до позднего вечера; значительно легче было литературному секретарю: за него работал сам Дюма. Привольно жилось лакеям — и тем, что служили в доме на улице Мира, и тем, которые жирели на хозяйских хлебах в загородном дворце. Друзья и благожелатели романиста предупреждали его:

— Богатство — вещь ненадежная, тем более писательское. Сегодня вы можете купить все, что угодно, завтра вы отправитесь обедать к своему соседу по мансарде. Не надо чудить, дорогой Дюма, — не бросайтесь деньгами, поберегите их!

— Какая глупость! — возражал Дюма. — Через два месяца я заканчиваю новый роман, деньги поплывут ко мне! Кроме того, я задумал еще один роман, мне пока что не хватает…

— Времени?

— О нет!

— Документов?

— Пожалуй. Именно. Вы угадали. Я не знаю, как назвать новый роман. Когда я придумаю название, я уже отлично обойдусь без документов. Название поможет сочинить их, а там — поди проверяй! И кому, скажите по совести, нужны документы? Человеку, лишенному таланта и воображения!

Романы следовали один за другим. В Париже они выходили десятками изданий. Лондон, Лиссабон, Мадрид, Амстердам, Нью-Йорк, Лейпциг, Берлин, Петербург и Вена не успевали переводить творения Дюма. Он и сам точно не знал, сколько у него денег. Месье Арпентиньи советовал нанять специального секретаря, умеющего подсчитывать прибыли, падающие с неба. Дюма отвечал:

— Не будем подсчитывать. Я суеверен. Будем работать и тратить то, что есть.

Он работал утром, днем и вечером. Денежный шторм иногда сменялся устойчивой, теплой погодой мелких гонораров по перерасчетам и позабытым платежам. В такие дни ему служил опытный специалист по финансовым затруднениям, умевший получать и те двадцать франков, о которых Дюма забывал в периоды денежного прилива.