Свои по сердцу

— Я создаю образ, который живет своими законами и своей жизнью, — сказал Леонид Борисов автору этих строк. — Мне хочется видеть Грина и Жюля Верна такими, как я их себе представляю. Но это, конечно, не значит, что они были такими в действительности. Я писатель и оставляю за собой право на вымысел. Некоторые из читателей писали мне, что не представляют теперь Жюля Верна без Барнаво. Значит, придуманный Барнаво удался, значит, он был нужен. Мне хотелось вложить в его уста собственные мысли, которые нельзя было вложить в уста Жюля Верна…

Созданный Борисовым привлекательный образ французского романиста нисколько не противоречит нашему представлению о нем как о человеке, глубоко преданном науке и литературе, человеке справедливом и благородном, отзывчивом и великодушном, пылком мечтателе и неутомимом труженике, идущем своим нелегким путем. Мы видим Жюля Верна веселым и общительным, живущим интересами своей родины и народа и, вместе с тем, ошибочно полагающим, что наука сама по себе способна вызвать общественные преобразования. Мы видим Жюля Верна пытливым и любознательным, неустанно следящим за успехами научной и технической мысли во всех странах мира и с тревогой наблюдающим за тем, как величайшие достижения науки используются реакционными силами в своекорыстных, враждебных народам целях. Можно внести еще много других определений, характеризующих образ Жюля Верна, нарисованный Борисовым. Все это в основном соответствует тому Жюлю Верну, каким мы его знаем по его книгам и воспоминаниям современников, каким он был на самом деле.

Борисов заставляет читателей полюбить Жюля Верна и осознать значение его творческого подвига. Но прежде всего автор «Необыкновенных путешествий» раскрывается в своей человеческой сущности, и это больше всего подкупает в талантливых произведениях Леонида Борисова о русских и зарубежных писателях.

Евг. Брандис

ЖЮЛЬ ВЕРН

Роман

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

НАНТ

Глава первая

ТРИДЦАТЬ ТЫСЯЧ ДОБРЫХ ФЕЙ НАД КОЛЫБЕЛЬЮ ЖЮЛЯ

Восьмого февраля 1828 года в городе Нанте произошло, среди множества других, следующее событие.

Анри Барнаво, исполняющий обязанности швейцара у парадного подъезда здания местной газеты «Нантский вестник», заявил издателю и редактору месье Турнэ, что он, Барнаво, хочет сообщить ему нечто чрезвычайно важное и интересное.

Месье Турнэ не обратил на эти слова никакого внимания. Тогда Барнаво попридержал хозяина своего за фалды его великолепного, подбитого белым шелком, зеленого пальто.

— Догадываюсь, в чем дело, — сказал месье Турнэ, останавливаясь подле швейцара. — Ваше жалованье за декабрь? Будет уплачено на следующей неделе. Наградные к рождеству? Знаю, знаю, мой друг; потерпите немного, — награжу по-королевски! Вы простужаетесь и хотите иметь теплое помещение? Гм… я сам нездоров и простужен до последней степени. Школьники обстреливают вас из рогатки горохом? Заведите себе ружье и палите в этих бездельников сколько можете! Советую приобрести английское: оно не убивает насмерть и весьма удобно тем, что, целясь в голову, вы всегда попадаете во что-нибудь другое…

— Если бы я умел говорить так, как вы, месье Турнэ, то фортуна давно заинтересовалась бы мною, — ответил Барнаво, вздыхая. — Мое несчастье в том, что при живости воображения весьма и весьма хромает мой словарь. Я ничего не требую от вас, так как нахожу это бесполезным.

— К делу, к делу, — поторопил Турнэ. — Не задерживайте меня!

— То, что я намерен сообщить, весьма исключительно и… короче говоря, я нашел способ увеличить количество подписчиков «Нантского вестника». Стекла ваших очков запотели. Пока вы их протираете, я успею сказать все, что надо.

Турнэ снял со своего длинного носа очки и принялся протирать их листком папиросной бумаги. Барнаво плотно прикрыл двери на улицу, ближе подошел к своему хозяину и сказал:

— Подписчиков мало потому, что ваша газета сообщает одну лишь правду. Правду подписчики могут узнать и помимо газеты. Ну, что интересного в том, что вы напишете о месье Дежуре, которому до того надоело жить, что он собственноручно повесился в парке! Я не уважаю людей, накладывающих на себя руки. Зачем торопиться, тем более что всегда можно передумать! Вместо десяти соболезнующих строк следовало дать фельетон, осуждающий самоубийство. Целый фельетон, слышите?

— Кое-что даем по этой части, — вставил Турнэ.

— Этого мало, — возразил Барнаво. — На прошлой неделе вы напечатали сообщение о том, что у мадам Тибо в ее книжной лавочке отыскался подлинный дневник Людовика Двенадцатого. Вы написали правду, — мадам Тибо в свое время купила триста сорок девятый экземпляр того увлекательнейшего дневника, который при Людовике Двенадцатом приписывался Генриху Четвертому. Какая цель в сообщении подобных сведений? Не понимаю. Лавочка мадам Тибо торгует превосходно. На всех ваших подписчиков, а их триста семнадцать, одного экземпляра все равно не хватит. Дальше: ваши передовицы посвящены хронике Нанта. Вот тут надо врать! Выдумывать! Давать сенсацию! Тогда…