Свои, родные, наши!

Она пошла вперед, чтобы быть ближе к этому чудесному звону, – и вдруг оказалась рядом с облупленными стенами старого храма.

Это была единственная церковь в Ветровске. Некогда неподалеку отсюда, за рекой, размещался и большой женский монастырь, однако после революции и его, и городской храм закрыли: разместили в этих зданиях, как водится, какие-то склады и мастерские. Однако с первых дней войны Русская православная церковь начала активную патриотическую деятельность. А руководство СССР, понимая важность единства всего народа в борьбе с фашистами, постепенно меняло свою религиозную политику. Прекратилась антирелигиозная пропаганда, сократились репрессии в отношении священнослужителей, в некоторых областях перестали закрывать храмы, а кое-где их начали открывать. Вот так повезло и старой ветровской церкви. А с недавних пор также было разрешено возобновить деятельность Заречного женского монастыря.

Прирастало его население за счет одиноких женщин, число которых война увеличила в разы – и число которых не уменьшалось. Их стараниями постепенно приводились в порядок заброшенные строения, кельи, монастырская территория, и теперь белые здания если не блистали роскошью, то выглядели пристойно, мирно, благолепно. А уж колокольни, что в монастыре, что в городском храме, отстроили такие, что малиновый звон плыл над Ветровском и округой, словно благоуханное облако!

У ворот церковного двора стояли немногочисленные нищие. Кира подала безногому старику, потом какой-то сгорбленной женщине в платочке – и, как-то внезапно потеряв все силы (такое с ней после аборта часто случалось), прислонилась к воротному столбу, поглядывая во двор.

Из церкви выходили женщины. Были среди них, к изумлению Киры, и молодые. Ну и старушки, конечно, но это как бы само собой разумелось. Но чтобы столько молодых ходило в церковь – это ее поразило.

– Вижу, плохо тебе, – вдруг сказала женщина, которой Кира только что давала деньги. – Зайди да помолись, легче станет.

– Да я не верю в Бога, – сконфуженно пожала она плечами.

– А ты поверь! – с силой сказала женщина. – Зайди и помолись.

Звон не умолкал, властно звал… И Кира вошла во двор, а потом и в храм с его полутьмой, рассеиваемой миганием множества свечей, и душным ароматом расплавленного воска, и изможденными лицами святых, которые внимательно следили за Кирой с икон. Куда бы она ни повернулась, где бы ни встала, она встречала чей-то мягкий, словно бы всепрощающий взгляд.

– Девочка, в платочке надо в храме ходить, – сказала какая-то женщина. – Поставь свечечку да помолись.

Кира приткнула тоненькую восковую палочку с самого краю большого круглого свечника, перекрестилась, косясь на других и подражая им…

Она ходила от иконы к иконе, ставила все новые и новые свечи… Время словно бы отошло от нее, и все беды отошли. Потом какая-то храмовая служительница, сочувственно глядя на Киру, попросила ее вынимать из свечников огарочки. Кира с охотой занялась этим.

День шел к концу, но ей не хотелось уходить из церкви. А служительницы собрались вокруг какой-то низенькой полной женщины в монашеской одежде, с большим крестом на груди и в странном головном уборе, и все украдкой поглядывали на Киру, о чем-то шепчась между собой.

Кире стало страшно: вдруг они сейчас скажут, что храм закрывается и нужно уходить? Как бы она хотела остаться здесь навсегда!

– Можно, я пол в храме помою? – спросила она неожиданно для самой себя, умоляюще глядя на низенькую монахиню, которая, по всему видно, была здесь главной.

– Мир гнетет невыносимо, дитя мое? – спросила та, глядя на Киру очень темными, очень усталыми, очень печальными и очень ласковыми глазами. – А ты моли Господа нашего, Он сердце твое исцелит и душу благоухания исполнит.

И Кира, слушая эти странные слова, вдруг почувствовала, что плачет… но без ненависти, без надрыва, а с каким-то прежде неведомым ей блаженным облегчением.

Монашенка оказалась игуменьей Заречного монастыря. Ее звали матушка Серафима.

На другой день после разговора с ней Кира собрала кое-какие вещи, документы и деньги, рассчитала домработницу, сказав, что уезжает надолго, – и заперла за собой двери Дома с лилиями.

У ворот она прощально оглянулась… но не замедлила шаги.

В монастырь пришла пешком – почти пятнадцать километров, и это стало ее первым послушанием на новом пути. Но и послушание, и путь были ей только в радость.

* * *

Чудеса как начали свершаться, так и не прекращались. Иван Илларионович Ростопчин, издатель, сообщил Лиле, что тираж ее книги «Дом с лилиями» продается очень хорошо.

– А я так боялась вас подвести! – радостно воскликнула она, прижимая к груди авторский экземпляр, который всюду таскала с собой, не могла с ним расстаться и в любую минуту доставала из сумки, чтобы прочесть магические слова на обложке: «Лилия Камышева. Дом с лилиями». – Это ведь был страшный риск – печатать совсем неизвестного автора, да еще и русского!

– Ну, я ничем не рисковал, – лукаво улыбнулся Ростопчин. – Кто рисковал, так это Сережа Морозов.

Лиля взглянула непонимающе.