Свой среди своих

— Моя зарплата за шестьсот двадцать пять лет беспорочной службы, — выдал майор Оленев, запихивая холщовый мешок на полку для багажа.

— Быстро ты посчитал, — удивился Мальков.

— А он раньше прикинул. — Хватов отвел курсанта на место и плотоядно уставился на банку с икрой, — Ну что, удивим желудки?

— Пора, пора, — согласился Иванидзе.

— Мы подежурим, — кивнул Оленев Малькову.

— Замётано. — Дед Пихто махнул рукой Незабудкиной и Иванидзе. — Пошли…

Первая смена едоков удалилась в салон эконом-класса.

— Тише! — гаркнул Оленев на расслабившихся «заложников», начавших обсуждать происходящее. — Сидеть молча!

Старший лейтенант проверил надежность запора на двери, опять прогулялся до запертой двери кабины пилотов и вернулся обратно.

При взгляде на багажные полки, расположенные над креслами у иллюминаторов, ему в голову пришла интересная мысль.

***

Совещания для первого заместителя начальника УВД Черноморска генерал-майора Григорьева, озабоченного исключительно продвижением по карьерной лестнице и наполнением деньгами собственного кармана, были смыслом жизни.

В день их назначалось обычно два-три, не считая летучек.

Стиль проведения совещаний был заимствован из виденных Григорьевым американских фильмов, где главным действующим лицом был Президент США. Станислав Романович демократично садился не в торце, а в середине длинного стола и оттуда раздавал ценные указания. Места рядом с ним считались весьма престижными, и каждый из приглашенных старался занять именно эти стулья, оттесняя конкурентов.

Генерал-майор (который в случае начала войны или объявления чрезвычайного положения в общероссийском масштабе и призыва на действительную службу оказался бы всего-навсего капитаном железнодорожных войск[67]

, откуда он уволился пятнадцать лет назад и пришел работать в милицию, устав от безденежья и сложностей с расхищением вверенного имущества) литрами поглощал крепчайший кофе, одну за другой курил сигареты «Парламент» и выслушивал бесконечные доклады, делая вид, что старается вникнуть в каждую мелочь.

На самом деле ему было наплевать и на криминогенную обстановку в городе и области, и на нужды подчиненных.

Григорьева интересовали только две вещи — «процент раскрываемости» и личное благополучие.

Причем второе напрямую зависело от первого.

Введенные еще в начале строительства социалистического государства понятия «план» и «процент» не претерпели существенных изменений и после развала СССР. Всё так же об успехах правоохранительных органов судили по галочкам в отчетах и по итогам общероссийских совещаний выявлялись победители, сумевшие «раскрыть» больше преступлений, чем в предыдущий год, и догнавшие «процент раскрываемости» до фантастических значений.

Правда, случались казусы.

Один раз начальник УВД не самой большой области доложил, что процент раскрываемоcти во вверенном ему учреждении достиг ста одного и семи десятых процента. Знакомый с арифметикой министр внутренних дел слегка обалдел и попытался выяснить у бодрого полковника, как тому удалось преодолеть предельное значение, пока половина присутствовавших в зале офицеров давилась от хохота. Полковник целый час пыхтел, краснел, сопел и икал, но не сдавался, упорно выкрикивая заветные «сто один и семь десятых процента». В финале докладчик договорился до того, что заявленный результат был получен им при обработке информации по изобретенному им самим методу «дискретно-интегрального исчисления», и предложил ввести новацию по всей стране.

Второй заместитель министра, в свое время закончивший физмат Московского университета, свалился под стол.

Григорьев, хоть и не совсем понял причины веселья руководства, тот случай запомнил и строго пресекал попытки подчиненных перейти стопроцентную отметку, заставляя их притормаживать на девяноста пяти — девяноста семи.

Высокая раскрываемость и отсутствие жалоб граждан на произвол со стороны правоохранительных органов Черноморска обеспечивали Станиславу Романовичу и начальнику УВД генерал-лейтенанту Овсиенко полную непотопляемость.

С жалобами боролись просто: большинство сразу отправляли в мусорную корзину, а по остальным дружественная УВД городская прокуратура выносила отказы со стандартной мотивировкой «изложенные факты не подтвердились». Нескольких особенно настырных жалобщиков направили на принудительное лечение в местный ПНД[68], троих задержали на улице и обнаружили у них в карманах спичечные коробки с анашой, остальные утихли сами, и в городе воцарилась благодать.