Свой среди своих

– Нет, серьезно. – Кривин приступил к винегрету. – Тебе уже двадцать пять, пора бы…

– А его девушки боятся, – засмеялся Малахов. – Как представят себе, что им до конца дней своих придется именоваться «мадам Малькова», так и отваливают.

– Хамское замечание, – хмыкнул Егор, чья фамилия во все времена была предметом для шуток. – Я внесу тебя в список своих личных врагов…

Над столом у Малькова действительно висел исполненный разноцветной тушью маленький плакатик с заголовком «Враги ст. лейт. Е. В. Малькова», в котором значились директора ЦРУ, АНБ, ФРС, Ми-5[119] и DGSE[120], несколько видных российских демократов во главе с правозащитником по кличке «Очкарик», он же – «Адамыч», и парочка смывшихся от греха подальше из России владельцев медиа-холдингов – Индюшанский и Березинский.

Референт был далеко не единственным сотрудником Управления, кто художественно оформлял свое рабочее место.

У заместителя начальника Службы контрразведки, к примеру, слева от его рабочего стола висел разделенный пополам вертикальной чертой лист ватмана размером два на полтора метра, в левой части которого был нарисован человек в белой тоге, с лирой за пазухой и с нимбом над головой, а в правой – небритый субъект в черном плаще, из-под которого выглядывали оканчивающиеся копытами ноги, с рогами и окровавленным ножом в руке.

Над «святошей» значилось «Наш агент», над его противоположностью, соответственно, – «Их агент».

– Но хоть девушка у тебя есть? – спросил Смирнов.

– И не одна, – бодро ответил Егор. – Не переживай.

– «Не одна» значит, что ты морально неустойчив. – Кривин поскреб ложечкой в стакане со сметаной. – И легко можешь угодить в "медовую ловушку[121]".

– У меня с девушками чисто платонические отношения. – Мальков пожевал маслину.

– А как же зов плоти? – притворно удивился Смирнов.

– Сублимирую избыток гормонов в ударный труд по месту службы, – Егор выловил из солянки тонкую дольку лимона. – Потому столько успеваю сделать.

– Мда-а, – протянул Кривин. – И ведь не придраться.

– Угу. – Мальков отложил цедру на край тарелки. – А если попытаетесь, я Панину рапорт накатаю: так, мол, и так, вместо исполнения своих прямых служебных обязанностей сотрудники ССБ склоняют меня к любовным утехам со знакомыми мне женщинами. Или, что еще круче, подбивают на регулярные занятия онанизмом, предлагая обеспечить меня соответствующими фото – и видеоматериалами. Прошу принять меры к вышеуказанным товарищам, число, подпись…

Смирнов и Кривин расхохотались.

– Уел ты нас. – Заместитель Петренко отпил глоток чаю. – Молодец. Не хочешь к нам перейти? На майорскую должность. Капитана досрочно получишь…

– Но-но-но! – вмешался Малахов. – Ты это брось! За попытку переманивания сотрудников тебе Рыжиков голову открутит. К тому же у Егоруса и так скоро присвоение очередного звания…

– Когда обмываем? – осведомился Смирнов.

– Весной, наверное, – прикинул Мальков, которому подходил срок прикреплять к погонам четвертую звездочку. Пока маленькую.

***

Спившийся художник-маринист Иван Морковкин, известный среди алкоголиков и бомжей Черноморска под кличкой «Айвазовский», опустил кисточку в банку с водой, икнул и тупо уставился на листы бумаги, на которых ему предстояло изобразить нечто высокохудожественное и посвященное Новому Году. За изготовление основы для стенгазеты пятого отдела внутренних дел Пролетарского района Морковкина пообещали отпустить домой, вернуть изъятые у него вещи и даже дать бутылку водки.

Использование задержанных бухариков на различных хозработах было обычной практикой.

И благодаря ей пятый отдел всегда сверкал свежевымытыми полами, на лестнице и во дворе нельзя было обнаружить ни одного окурка, патрульные машины радовали глаз своим ухоженным видом, газон перед центральным входом был прополот и вскопан, а стены здания раз в два месяца белились на высоту человеческого роста.

– Ну? – Сержант Крамаренко, назначенный ответственным за наглядную агитацию, потряс застывшего Морковкина за плечо. – Придумал стишок?

В голову Ивана, кроме дурацких строчек «Хэллоу, мусора, нажрались вы вчера…», ничего не лезло, и потому он уже минут десять находился в глубоком ступоре.

– Вспоминаю, – сипло сказал худой, как жердь, и сутулый Морковкин. – Без горючего сложно.

– Сделаешь – получишь, – пообещал молодой, но уже начинающий заплывать жирком милиционер. – Но не раньше. А то я тебя знаю…

– Может, без стихов обойдемся? – с надеждой спросил художник.

– Не, без стихов никак нельзя. – Крамаренко покачал немного сплюснутой с боков головой, принявшей такую форму после знакомства со щипцами подвыпившего акушера из областной больницы, помогавшего двадцать семь лет назад появиться на свет маленькому бутузу, выросшему в сержанта патрульно-постовой службы. – Замнач сказал, чтоб обязательно были.

– Тогда можно классику взять. «Однажды в студеную зимнюю пору я из лесу вышел, был сильный мороз…» – безучастно продекламировал Иван.