Свой среди своих

Примерно к полуночи стоявшие на четвереньках «иваны Федоровы» вспомнили о заказе и с пьяным куражом взялись за его исполнение. Изнуренные алкогольными парами мозги соединили двух разных заказчиков в один собирательный образ, и типографы стали искать исходный материал в виде фотографий персоны и текста лозунга.

Поиски увенчались частичным успехом.

От изорванной в припадке антисемитизма бухим верстальщиком фотографии Шмулевича осталась верхняя половина, ограниченная подбородком и серединой лба, снимок Караваева пострадал больше – на месте лица профессора зияла дыра с опаленными краями.

Видимо, кто-то оставил на фото непотушенную папиросу.

Печатники несколько минут тупо разглядывали «исходники», пока один не предложил «совместить», взяв с одной фотографии низ и самый верх, а с другой центр. Предложение прошло на «ура», и работа закипела.

С бумажками, на которых значились имена кандидатов, тоже было не всё гладко.

В текст Шмулевича заворачивали селедочные очистки, и на нем едва проглядывали первые четыре буквы фамилии. Караваеву повезло больше, его бумагу просто использовали для протирки стаканов, потому слова «профессор» и «Караваев» читались явно.

Типографы немного поспорили о том, что же означает слово «шмул».

Мнения разделились: одни настаивали на том, что Караваева зовут Шмулий, другие – что он профессор из Школы модернизации управленческих линеаризаций. Спонтанно возникла драка, в которой победу одержали сторонники иудейского имени.

Ранним утром за плакатами прибыли молодые расклейщики, которым было абсолютно по барабану, что вешать на места для наглядной агитации.

И к началу рабочего дня, как и было обещано, с сотен столбов на горожан смотрел носатый гражданин в форме РНЕ, а подпись под композиционным портретом извещала, что это профессор Шмулий Караваев, кандидат по двести девятому избирательному округу, чьим лозунгом было изречение из ободрительной речи пророка Мохаммеда к своим сторонникам после неудачной для них Огодской битвы: «Не унывайте, не печальтесь; если вы верующие, то будете выше неверных»[130]

.

Откуда взялась фраза из Священной Книги, так потом и не выяснили. Видать, навеяло кому-то из наборщиков.

Скандал получился изрядный.

Караваев и Шмулевич заявились в типографию вместе с толпами своих последователей, однако выломать запертые печатниками изнутри металлические двери они не смогли и потому начали махаться друг с другом, повизгивая о «проплаченной провокации» соперника. Приехал ОМОН, бойцы которого отдубасили всех участников мероприятия и отправили наиболее рьяных в районный ИВС[131].

Среди задержанных оказался Караваев, а вот Шмулевичу удалось ускользнуть.

Профессор долго бросался на железную дверь камеры, требовал вызвать представителей прессы, но, кроме очень одинокого и сильно поддатого Андрея Николащенко из «Нового Петербурга», так никто и не явился.

Караваев получил пятнадцать суток, грустно провел их с метлой в руках на городских улицах и еще более возненавидел «хитрых пархатых», организовавших, по его мнению, операцию по дискредитации профессора в глазах избирателей.

Счастливо избежавший ареста Шмулевич затаился и появился на публике только через неделю, хватаясь за сердце каждый раз при воспоминаниях о знакомстве с милицейскими дубинками…

Егор прочитал статью, понял, что никакой интересной информации она не содержит и не достойна для включения в очередную аналитическую справку, и погрузился в изучение материала о проведенной на Горбатом мосту в Москве акции «Солдатских матерей и дочерей», направленной на принуждение правительства и Президента дать Чечне полную независимость от России да еще и выплатить Масхадову и компании три с половиной миллиарда долларов отступных.

***

Начальник четвертого отдела ОРБ Черноморска подполковник Слива прилип к экрану телевизора и даже дотронулся до него пальцем, когда капитан Джаник по его просьбе нажал кнопку «стоп-кадр» на пульте дистанционного управления видеокомплексом.

– А это еще кто такой? – Слива всмотрелся в смутно знакомое лицо, застывшее вполоборота в углу экрана.

– Малик Пипия. Кличка «Батоно», – пояснил капитан. – Двадцать девять лет, родился в Баку, отец грузин, мать азербайджанка. Отвечает у Арцоева за транспорт. Курирует в основном прохождение фур с фруктами, договаривается с ГИБДД…

– Задолбали меня эти чернозадые. – Юрий Степанович нашарил пачку «Salem Slim Lights 100's» и, не глядя, вытащил из нее тонюсенькую ментоловую сигарету, более подходящую девице легкого поведения, чем суровому борцу с организованной преступностью. – Арцоев, Баграев… Один азер, другой чичик, а фамилии, как из одного списка…

– На отправку в лагерь, – угодливо поддержал Аслан Алиевич Джаник.

Слива посмотрел на смуглого капитана и поперхнулся.

– А сам-то ты из каких краев?

– Отсюда, господин подполковник. С детства живу, как и родители. Мама из казаков с Запорожья, отец аварец.

– Нормально, – кивнул Слива, бывший большим почитателем экс-губернатора Краснодарского края и сторонником выселения всех «черных» в резервации на берегу Северного Ледовитого океана.