Своя правда

Но что бы ни говорили о пасеке и ее обитателях, мед здесь делали знатный – вся область за ним приезжала. Для покупателей пасечники открыли небольшой ларек на сельском рынке. Это очень понравилось местным жителям, которые не больно жаловали неприветливых обитателей далекого урочища.

В ларьке торговала младшая дочь старого пасечника – Маруся, стеснительная розовощекая девушка лет двадцати девяти. В торговле она знала толк и, несмотря на застенчивость, умела так расписать медовый товар, что редкий покупатель выходил из ларька без баночки сладкого лакомства. А уж выбрать здесь и вправду было из чего: и липовый, и майский, и гречишный, и цветочный, и донниковый, и акациевый. Белый, желтый, коричневый, зеленоватый, прозрачный. И в сотах, и жидкий…

В селе до сих пор толком и не знали, сколько народу живет теперь на вековом хуторе. Ходили слухи, что угрюмый хозяин-старик держит всех в строгости, вольностей не позволяет, развлечений тоже не одобряет, поэтому молодежь вообще там не задерживается и, подрастая, дети покидают дом своих предков при первой же возможности.

Рассказывали, что со стариком нынче живут две дочери, Маруся и Лида, сын Сергей с женой и двумя малолетними детьми, да еще какая-то женщина, которую никто никогда толком не видел. Болтали всякое: кто-то утверждал, что это убогая сестра старика, другие говорили, что это его сумасшедшая жена, третьи выдумывали еще что-то. Но все сходились на том, что женщина эта немая и появилась на пасеке давным-давно.

Маруся, торгующая в небольшом ларьке на сельском рынке, чаще других обитателей загадочной пасечной семьи оказывалась в селе. Она не только продавала мед, но и выполняла мелкие поручения старика-пасечника: покупала продукты, бытовую химию, одежду и обувь.

А вот покупки посерьезнее делал сын старика Сергей, крепкий, широкоплечий неразговорчивый мужчина лет сорока. Он приезжал в село на синем пикапе, быстро обходил магазины и лавки, складывал в небольшой кузов мешки с комбикормом для свиней, зерно для кур и гусей, упаковки с мукой, сахаром-песком, большие пакеты с крупами. Отдельную сумку наполнял конфетами, пряниками и печеньем – этот обязательный ритуал его несказанно радовал. Он любил своих десятилетних близнецов, и подарки для них выбирал с особенным удовольствием.

Еще реже в селе показывалась старшая дочь хозяина хутора Лидия. В свои тридцать пять она выглядела невероятно молодо. Незамужняя бездетная Лида могла бы составить конкуренцию любой тридцатилетней сельчанке. Единственное что ее огорчало, – полнота. Лидия не казалась себе толстой, пышнотелость ее не портила, но она, глядя на себя в зеркало, все же недовольно хмурилась.

Отец, седой, костлявый, морщинистый старик, заметив ее любования собой, высказывался предельно ясно:

– Чего крутишься у зеркала? Стыдоба! Замуж давно пора, для кого себя бережешь? Сколько ж ты, дуреха, еще на моей шее сидеть будешь?

Лидия, вспыхнув, не сразу нашлась, что ответить. Вытерев злые слезы, она поспешно выскочила за дверь.

– Уйду от вас, надоели вы мне! Уеду в село жить, всю кровь мою ваша пасека выпила! Пропадите вы пропадом!

Старик, насупившись, молча поглядел ей вслед, но с места не сдвинулся. Не в его правилах было бегать за детьми, которых он всю жизнь держал в ежовых рукавицах. Выгоревшие от прожитых лет глаза его чуть слезились, но губы не дрогнули. Он переступил с ноги на ногу, ссутулился и, проглотив колючие слова, застрявшие в его глотке, сплюнул на пол.

Лидия вышла во двор, прошла мимо почерневших от времени амбаров, стоящих по периметру хутора, зашла в баню, пахнущую сосновой веткой, и кивнула женщине, стирающей вещи в большой жестяной ванне.

– Заканчиваешь?

Женщина подняла голову, низко повязанную платком, и молча кивнула. Лида наклонилась, взяла таз с уже выстиранным бельем, и, обернувшись к женщине, показала на дверь.

– Пойду, развешу. А ты скорее достирывай, а потом пойдем банки из погреба доставать. Надо вымыть все после зимы. Скоро ягоды пойдут, варенье будем варить.

Женщина поспешно кивнула и безмолвно продолжила работу.

В тишине было слышно жужжание залетевших пчел, привыкших здесь хозяйничать, позвякивание цепи, на которой сидела огромная лохматая собака, да плеск горячей воды, в которой быстро мелькали красные распаренные руки молчаливой работницы.

Лидия долго не могла успокоиться после стычки с отцом. Ей и вправду все давно уже надоело. Она, дожив до тридцати пяти лет, так и не встретила никого, кто бы тронул ее сердце: на пасеку приезжали люди редко, а в село она почти не ходила. Незачем, да и не к кому.

Раньше хоть в школу ездили, мать тогда еще жива была, жалела их с Маруськой. Часто смеялась, песни пела, шила хорошо. А потом слегла внезапно, сгорела за три месяца. Вот тогда и начались тяжкие времена для всех обитателей хутора.

Отец, и без того жесткий и несговорчивый, совсем перестал улыбаться, одичал как-то, нетерпимость и строгость не скрывал, людей сторонился и детей держал в кулаке.