Своя правда

Галина просыпалась много раз, ворочалась, тяжело вздыхала и, наконец, не выдержав бестолковой маяты, решительно села на кровати. Свесив босые ноги с постели, замотала головой, прогоняя остатки тяжелого сна, который под утро вдруг заполонил сознание и вылился в дурацкое видение, нагоняющее ужас и панику.

Сообразив, что это всего лишь сон, Галина Николаевна облегченно выдохнула и, одернув ночную сорочку, неторопливо прошлепала на кухню в своих роскошных мягких тапочках. Совершила ежеутренний ритуал: кофе, маска, прическа. Осталось приукрасить себя легкими румянами… Но в дверь требовательно позвонили. Звонок повторился. Резко. Настойчиво. Галина Николаевна недовольно скривила губы: «Что за сирена? У кого нервы сдают?»

Распахнув двери, застыла в изумлении. На пороге стояла ее любимая крестница.

– Вера? Ты? Вот так сюрприз! Заходи.

Девушка молча сняла светлые туфельки, легко поцеловала крестную в щеку и, не оглядываясь, прошла в комнату. Галина пожала плечами. Захлопнула входную дверь и двинулась за Верой в комнату.

– Так… Это что еще за фортели?

Девушка, не глядя на нее, молчала, сильно покраснев и сжав кулаки. Галина поняла: дело нешуточное.

– Ну, ладно, – миролюбиво кивнула Галина. – А чай-то будешь пить? Или в молчанку поиграем?

– Угу. Буду, – пробормотала Вера.

– Вот и правильно. Сейчас заварю. Посиди тут пока. А хочешь, иди сюда, на кухню.

Вера встала и пошла за крестной.

Пока закипал чайник и заваривался чай, они молчали. За окном надрывалась какая-то птаха, высвистывая только ей известный мотив, равномерно постукивали на стыках утренние трамваи, где-то у подъезда отчаянно спорили малыши и судачили говорливые соседки.

А они все молчали. Вера, поджав губы, упрямо отводила глаза в сторону, стараясь не встречаться с озабоченной крестной взглядом, а Галина Николаевна, хотя ее грызло любопытство, занималась чаем.

Наконец, когда чашки, наполненные ароматным напитком, заняли положенное им место, Галина села напротив крестницы.

– Ну? Чего бесишься? – поинтересовалась она.

Вера вдруг заплакала. Галину, привыкшую ко всяким поворотам, это напугало.

– Вера? Что такое? – она отодвинула свою чашку, пересела к девушке поближе. – Так, все… Хватит слезы лить. Давай, выкладывай. И не вздумай морочить мне голову.

Верочка, всхлипнув, вытерла глаза, на мгновение затихла, собираясь с силами.

– Кто наши родители, мам Галь? – прошептала она. – Ты же в курсе.

Галина Николаевна внутренне содрогнулась, похолодела. Отхлебнула чай и постаралась изобразить удивление.

– Обалдела что ли? Или выпила с утра лишнего? Ты о чем спрашиваешь, детка?

– Мам Галь, перестань, – Вера не сводила с нее глаз. – Ты же всегда рядом с нами была.

– Да как ты можешь о таком спрашивать? – возмущенно перебила свою любимицу Галина. – Или мать свою не знаешь? Или отца позабыла? О каких еще родителях ты хочешь узнать?

– Послушай, мам Галь…

– Нет, это ты послушай! Боже, до чего я дожила! – Крестная вскочила и нервно смяла салфетку. – Я просто вне себя! Сейчас взорвусь! Что ты выдумала! Не стыдно тебе?

– Мне стыдно? Это мне-то стыдно? Отчего же? Ведь это не я обманывала своих детей столько лет! И ты, оказывается, заодно со всеми! Не притворяйся, прекрасно понимаешь, о чем я спрашиваю!

– Замолчи, – Галина Николаевна сжала виски ладонями. – Сейчас же замолчи! Не то моя голова лопнет от крика… – она распахнула окно, вдохнула еще не нагревшийся воздух и покачала головой. – Вот и сон в руку. Бред снился, глупость льется.

– Глупость? – Веру колотило так, что зубы стучали. – Глупость, значит? А это что? – Она выхватила из сумки документ и швырнула Галине в лицо. – Тоже бред?

Женщина, тяжело вздохнув, достала очки и медленно раскрыла сложенный пополам листок… Свидетельство об усыновлении. Галина растерялась. Она ненавидела ложь, но в этом случае и правда не годилась. Соврать было нельзя, истина оказалась невозможной.

Галина Николаевна прикрыла глаза. Конечно, она помнила все до мелочей. Не забыла и слова Никиты Сергеевича, произнесенные в тот самый день: «Это наши дети. Только наши. Вычеркните все, что было до сих пор. Наша жизнь начинается только здесь. Сейчас. Вместе с ними. Навсегда».

Соне тогда исполнилось три года, а Вере – три месяца. Через неделю детей крестили: Соню – Агата, теперь живущая в Киеве, а Веру – Галина.

С тех пор прошло много лет. Растаяли в бесконечности десятки зим и весен. Утекло немало воды. Они повзрослели, потом постарели, стали мудрее, но слово, данное когда-то покойному профессору, всегда держали. Да что там держали – просто обо всем забыли, как он и просил, раз и навсегда.

– Вера, я не знаю, откуда у тебя эта бумажка, но…

– Бумажка? – взорвалась Вера, позабыв о приличии. – Это не просто бумажка! Это документ! Посмотри, мам Галь, почитай!

Галина Николаевна изо всех сил пыталась держать себя в руках.