Своя радуга

Мунгалы пойдут в атаку спешившись, ибо лошадей жалко пускать на сани с оглоблями. И Межислав взбоднет копьем несущегося степного здоровяка. Вытащит свой топорок, и пойдет работать, прорубая мунгальскую лавину. Мунгалы захлестнут их – он встанет с товарищами плечом к плечу. Истают последние товарищи – он затанцует последний лучший свой боевой танец без опаски, кружа и уже не боясь задеть случайным ударом своего. Пансирь его будет гудеть под ударами, как блюдо под частым молотком чеканщика. Щит потеряет форму. Он сам будет жаться к мунгалам, – чуть дай им отойти полетят стрелы, или, что хуже, – арканы. Клевец топорка засядет в чьем-то доспехе, и он, чувствуя, что времени вытянуть нет, отпустит топор, и вынет из ножен меч, Этим княжьим подарком он еще успеет наделать дел. Всей своей мочью, не разбирая, и не сберегая более клинка, наоборот, – рубя на все безоглядно, и сгорая в душе желанием, чтобы клинок сломался, не достался добычей степняку, он будет разваливать мунгалов на полы, от груди до пояса, оставляя просеку из тел. А когда он все же упадет, ему станет очень легко и свободно. Куда он сейчас взлетит? К старым богам русичей, или к крестовому богу? Ему не стыдно предстать ни там, ни там. И когда он встретится с предками, ему будет не стыдно взглянуть им в глаза. За то как жил, и принял смерть – Межислав знал – предки его не попрекнут.

Не попрекнут.

***Пролог третий.1914й. Петр.

– Рука уже почти не саднила, но чесалась под повязкой неимоверно. Это был добрый знак, значит заживало хорошо. Однако зуд донимал, и создавал некое раздражительное беспокойство мыслей. Петр пробирался между госпитальных палаток, лавируя между сидящими, стоящими и лежащими раненными. Только что в одном из центральных шатров врач наскоро осмотрел его разбинтованную фельдшером руку, приложил ладонь ко лбу Петра вместо термометра, и объявил, что похоже дела идут на лад. Однако, – сказал доктор – рисковать не будем. Жар спал, но завтра покажетесь мне еще разок. А потом я с чистой совестью выпишу вас из нашего бедлама… После чего велел фельдшеру дать Петру таблетку жаропонижающего. Фельдшер наново перебинтовал Петру руку, вручил таблетку, с мензуркой воды, и выпроводил восвояси. Теперь предстояло пробираться между вавилонского скопления раненных обратно на окраину лагеря.

Полевой госпиталь был раскинут прямо посреди леса. Даром что лес был почти парковый, с ровной землей, и большими деревьями, раскидистые кроны которых практически не давали шансу разростись молодому подлеску. Между деревьев и выросли госпитальные палатки. С одной стороны раскидистые кроны деревьев надежно защищали палаточный городок от авиаразведки австрияков. По армии давно ходили слухи, что австрияки весьма небрежно относятся к конвенциям, и могут между делом скинуть с аэроплана пару гранат и на палатку с красным крестом нарисованным на вершине. Здесь в лесу, по крайней мере этого можно было не опасаться. Опять же, в лесу протекал кристальный полноводный ручей, который обеспечивал весь городок чистой водой. Врачи героическими усилиями не давали загадить его безалаберным раненным, и к ручью у истока был даже приставлен солдатский караул. Оборотной стороной лесного расположения была единственная проходившая в лесу узенькая дорога, которая к тому же шла не как было бы желательно – прямо от передовой, через госпиталь и дальше в тыл. Увы, дорога шла вообще не туда куда надо, потому раненных везли окольными путями… Но самым главным недостатком госпиталя было, что он оказался элементарно мал для такого наплыва раненных. Не хватало мест в шатрах, не хватало лекарств, не хватало врачей, которые работали круглые сутки напролет, и передвигались по лагерю с опухшими воспаленными глазами как у запойных пьяниц. Впрочем, этот недостаток, как предполагал Петр, от места расположения не зависел. Кто-то в службе тыла просто элементарно не подготовился к тому, что на войне – вот неожиданность – людей могут ранить, и их придется лечить.

Когда Петра после сортировки у передовой привезли на подводе с окровавленной, кое-как перебинтованной индивидуальным пакетом рукой, ему пришлось еще довольно долго ждать своей очереди на обработку. Его рана считалась легкой. И хотя его шатало, а через руку на каждом неловком движении будто пропускали гальванический ток, бьющий острой болью, он не мог с этим не согласится, глядя на бедолаг с вовсе оторванными руками и ногами. Потом была операция, – его даже не положили. Он сидел на стуле вытянув руку на стол, а невообразимых габаритов хирург с буйволиными ручищами, еще раз осмотрел руку.

– Ерундовниа, – буркнул хирург, – тут и морфин не на что переводить… Поверните руку штабс-капитан.

– Может все-таки стоит? Обезболивающее? – Облизнув сухие губы спосил Петр, когда хирург подтянул к себе ванночку с устарашающе-блестящим врачебным инструментом.