Своим судом

Марьин — все знали — был шалопай, но кассиру стало приятно, что его похвалили, хотя вида он, конечно, не подал, а отыскал в ведомости фамилию слесаря, поставил знак, где расписываться, и отсчитал деньги. Выкидывая красные тридцатки перед носом Марьина, Филюкин еще раз пересчитал их и сказал, чтобы Марьин проверил деньги, не отходя от кассы.

Марьин, не считая, сгреб деньги и ушел, но вскоре воротился.

— Слышь-ка, старик! — заорал он через стену, так как Филюкин уже затворил окно. — Парторг сказал, чтобы ты сидел. И никуда!.. Понял? Попеременке подбегать будут. Слышишь?

— Слышу, — сказал Филюкин, и Марьин ушел.

После ухода слесаря кассир сосчитал в ведомости людей, не получивших деньги. Их вышло семнадцать, на сумму пять тысяч сто рублей. Филюкин открыл старый облезлый сейф, проверил деньги и опять стал спокойно глядеть в окно, потому что в сейфе столько оно и было — пять тысяч сто.

Во дворе копошились вокруг машины люди, грузили железо. Единственная эта машина моталась к тупику, где стоял состав, и обратно почти беспрерывно. Филюкин прикинул, что если так пойдет дело, то к вечеру они управятся. Среди людей у машины он разглядел парторга в телогрейке и с наганом у пояса, но у других оружия не было видно, и это Филюкину тоже не понравилось: мало ли что…

Постреливали где-то поблизости, но кассир не волновался, он знал, что город запланировано сдавать ночью, — слыхал такой разговор. «Переможится», — решил он насчет стрельбы и стал думать о том, что хорошо бы догнать на какой-нибудь станции своих, чтобы сообща прибыть к новому месту.

На площадь перед главными воротами завода выбежали два красноармейца с ручным пулеметом. Оглядевшись, они перебрались к проходной и залегли там за бетонным порогом. Проходная, таким образом, оказалась опять охраняемой, и Филюкин удовлетворенно подумал, что порядок, он всегда рано или поздно, а вернется, не бывает такого, чтобы не вернулся. Успокоенный боевым видом красноармейцев, он подумал даже, что все еще образуется, отгонят немцев и эшелоны вернутся, но суеверно прогнал хорошие мысли, чтобы не испортить дело. Загадывать не полагалось — Филюкин знал это на собственном опыте. В молодости он загадывал, что, может, найдется какая женщина и полюбит его не глядя на горб. Не нашлась. Потом устроился на завод и думал уж, что дотянет до пенсии на сподручной работе, а оно вон как повернулось…

Филюкин приготовил ведомость, чтобы человек, когда придет, мог расписаться без задержки, но на лестнице затопали сапоги, и слесарь Марьин заорал снизу, чтобы Филюкин выкатывался на волю.

— Шевелись! — кричал Марьин. — Немцы!

— А как же деньги? — удивился Филюкин, но никто ему не ответил, внизу стали стрелять. Тогда кассир рассовал деньги по карманам, взял ведомость, химический карандаш, чтобы было чем расписаться, и побежал к выходу. Ноги еще служили ему исправно.

Слесарь Марьин поджидал кассира в подъезде, выставив дуло винтовки наружу.

— Отступай к западной проходной, — приказал он Филюкину и бахнул из винтовки неизвестно куда.

«Дурак! — решил кассир. — В войну играет».

Но Марьин в войну не играл, Филюкин понял это, когда выкатился из подъезда и едва не наступил на парторга, лежащего поперек дороги. Парторг стрелял из нагана и даже не взглянул на Филюкина. Кассир огляделся, увидел, что на площадь перед проходной въезжают мотоциклы, и побежал вдоль забора к противоположным воротам. У проходной враз ударили несколько пулеметов и кто-то закричал длинно и тонко.

Впереди Филюкина отступал шофер с полуторки Степанов, мужик тяжелый и воловатый. Он был без оружия и скоро задохнулся. Кассир настиг его за углом и упал рядом. Степанов хрипел и плевался вязкой слюной.

— По домам надо разбегаться, немцы станцию взяли, — сообщил он Филюкину, но того в данный момент этот вопрос не интересовал.

— Распишись! — сказал Филюкин и подал карандаш шоферу, опасаясь, как бы тот не надумал бежать с карандашом. Он сунул шоферу деньги и побежал дальше, чтобы поспеть перехватить у западной проходной остальных.

«Мало ли что — станцию заняли, — размышлял он. — Хоть на поезде, хоть пешком — без денег много не отступишь…»

Рабочие перебегали в глубь завода отстреливаясь, хотя немцы за проходную входить не решались, а палили по заводу прямо с площади. Толку от этого не было, а шум был. Филюкин стоял за каменным углом проходной и старался по шуму определить, как идет бой.

Минут через пять к нему присоединились восемь или десять рабочих, и он немедленно выдал им деньги, потому что война войной, а ведомость должна быть закрыта.

Подбежали парторг, Марьин и красноармеец с пулеметом, другого убили.

— Все! — закричал Марьин.

По всему городу шла стрельба, и ничего нельзя было понять. Тишина стояла только в одной стороне — за старой железнодорожной веткой, которая шла от завода к щебеночным карьерам. Этой веткой пользовались, когда строили завод.

— Отходить к карьерам, за ними дорога! — приказал парторг и с сомнением посмотрел на Филюкина.

Филюкин дал парторгу расписаться и спросил, где остальные.