Сволочь

— Выпьем за них?

— За бабки не пью, — ответил я. — Я свободный художник.

— Я шо-то не понял, — тряхнул головой Витя.

— Налейте ему, — попросил я. — Человек разучился понимать. Интересно, кто из нас американец?

— Ты американец, — непререкаемым тоном заявил Витя. — Ты наперстками пьешь… Линзами глазными… А я тебе стаканами. По-гуцульски. Я тебя вообще уже почти споил. Ох, будет завтра головонька твоя американская бо-бо!..

— До завтра дожить надо, — ответил я.

— Я доживу, — заверил Витя, — обязательно доживу. Чтоб полюбоваться на твои мучения. За Вьетнам!.. — Он потянулся к стакану, но на полпути рука его безвольно упала на стол, черноволосая голова скорбно рухнула поверх руки, и Виктор Богданович с истинным размахом захрапел.

Около десяти утра поезд прибыл в Ивано-Франковск. Мы высыпали с вещами на перрон, ожидая, когда покажется черноусый сопровождающий. Наконец он появился — с воспаленными глазами, серым лицом, отсутствием идеалов и желанием похмелиться.

— Все на месте? — мрачно поинтересовался он.

— Все.

— Американец тоже?

— Тоже.

— Ладно. Пошли к автобусу.

У здания вокзала нас поджидал старенький львовский автобус. Водитель в телогрейке и пестрой вязаной шапочке курил на морозе какую-то вонь без фильтра. Завидев нас, он с отвращением выплюнул окурок, залез в кабину и открыл двери.

— Заходим и рассаживаемся, — распорядился Витя.

Его тусклый взгляд пробежался по нашей группе и выцепил меня. Он скривил физиономию, затем подошел ко мне.

— Ну как? — вполголоса спросил он.

— Что как?

— Голова болит?

— Не болит.

— Сволочь, — горько сказал Витя.

— Ты бы в кафе привокзальное зашел, — миролюбиво заметил я, — пивка выпил. Все равно без тебя не уедем.

— Какое еще пивко, — мечтательно облизывая сухие губы, буркнул Витя. — Это вы тут отдыхаете, а я на работе.

— Считай, что у тебя производственная травма, и тебе надо в медпункт.

— Вообще-то, правильно рассуждаешь… — Витя взглянул на меня с благодарностью, затем с подозрением. — Слышь, а ты точно американец?

— Мне повторить вчерашнюю историю? — усмехнулся я.

— Не дай Бог! — замахал руками Витя. — Ладно, скажешь там, что я по делу. В смысле, скоро буду.

Он воровато огляделся и направился к зданию вокзала. Мы расселись по местам. Прошло минут пятнадцать.

— Ну, — нетерпеливо сказал водитель, — і де ваш начальник?

— Він, теє… у Київ телефонує,— отозвался я. — З привокзальної пошти. Термінова справа.

— Ага, — хмыкнул водитель. — Справа. Пива йому терміново забанувало. Ачей, вже тріскає, падлюка.

— Ты хоть по-украински-то не говори, — шепнул мне на ухо Ярик. — Для американца это перебор.

— Я ж необычный американец, — так же тихо ответил я.

— Я-то в курсе, — сообщил Ярик. — А другим знать необязательно. Ты вот что, одеяло на себя не тяни, а то весь дамский контингент за тобой увяжется, а я останусь не при делах.

— Надо было самому в американцы подаваться, — огрызнулся я, — а не меня, честного человека, впрягать в эту авантюру.

— Так я ж по-английски не говорю!

— Если ты заметил, я пока еще ни слова по-английски не сказал.

— В самом деле, — удивленно констатировал Ярик. — Странно.

— Ничего странного. Просто врать надо искренне и честно.

— Это как?

— Верить в то, о чем врешь.

Наконец появился Витя, не то чтобы счастливый, но отчасти примиренный с жизнью.

— Сидим? Молодцы. Поехали! — скомандовал он водителю.

Тот косо глянул на него, но ничего не сказал, завел мотор, и автобус тронулся с места.

Выехав за городскую черту, он поначалу бодро катил по относительно ровной и широкой трассе, которая постепенно стала сужаться и петлять, карабкаясь вверх. По левую руку от нас вплотную к дороге щетинились елями холмы, по правую тянулась грязновато-бурая долина, залатанная снежными пятнами. По дну долины были разбросаны редкие хуторки и села с островерхими крышами хат и церквушками, крытыми потускневшим металлом. В подчеркнутой неяркости красок было что-то пронзительное и щемящее.

— Ну как, не жалеешь? — спросил меня Ярик.

— Не жалею, — ответил я. — А о чем?

— Что на поездку согласился.

— Почему я должен жалеть?

— Да ничего ты не должен. Я чисто риторически. Кстати, Даша на тебя не обиделась?

— За что?

— За то, что ты без нее поехал.

— Ни капельки не обиделась. Потому что я ей ни слова об этом не сказал.

— Ты серьезно?

— Вполне. Я не обязан обо всем ей докладывать.

— Ну, ты даешь… — Ярик покачал головой. — И не скажешь?

— Почему, скажу. Я ей даже сувенир привезу.

— Какой?

— Пленного гуцула. И хватит про Дашу. Не для того из Киева уезжали. Диви, як багато гарних дивчат!

— Знаешь, — зашептал Ярик, — по-моему, эта черненькая. Леся. Она на тебя запала.

— Не на меня, — ответил я, — а на Майкла.

— Так ты ж и есть Майкл!

— Нет, — ответил я, — я не Майкл, я Миша. А Майкл — это тот мудак из поезда с сомнительным прошлым и неопределенным будущим.

— Поздравляю, — сказал Ярик. — У тебя шизофрения.

— Твоими молитвами.

Между тем пейзаж за окном приобрел новые краски: небо сделалось ясно-синим, в темной зелени елей замелькала снежная седина, а луга и пастбища скрылись под распластавшейся белизной, на которой разбросались округлые стога и продолговатые скирды.