Образ лейтенанта Мигеля Беры позволил писателю раскрыть драму той части прогрессивной парагвайской интеллигенции, которая стремилась найти общий язык со своим народом и поднять его на борьбу за социальную справедливость и поруганное национальное достоинство, но так и не сумела этого сделать. «Я боюсь, что в один прекрасный день… эти люди явятся ко мне и снова попросят научить их воевать… — размышляет Бера по окончании войны. — Впрочем, нет, в моих уроках они больше не нуждаются. Отгремевшая война их многому научила…» Бунтари-разночинцы уступают место рабочим и крестьянам, которые принимают из их рук эстафету и несут ее дальше. «…Объятая пламенем автоцистерна Кристобаля Хары, тарахтя по ночной равнине и буксуя на извилистых просеках сельвы, везет воду, чтобы утолить жажду тех, кто остался в живых». Роа Бастос не раскрыл политического облика этих новых революционеров— арестованного полицией студента Левши и рабочего Кристобаля Хары. Но лозунги, которые провозглашал Левша, выдвигались во время войны в Чако только Парагвайской коммунистической партией. Именно по ее призыву на фронте восстали солдаты пятого полка, заявив: «Мы не хотим драться за землю для Касадо!» Именно с компартией связал свою судьбу капитан парагвайской армии Факундо Дуарте, который поднял крестьян на борьбу против правительства (впоследствии он погиб, сражаясь в интербригадах в Испании).

Автор не скрывает, что в описании войны он учился у Л. Н. Толстого. Военные эпизоды в романе уже лишены мифологической неопределенности, расплывчатости, многоплановости, столь характерных для его первых глав. Фреска уступает место гравюре, то героической, то патетически лиричной. Завершают книгу предельно сжатые, почти плакатные картины, исполненные боли за судьбу своего народа, зовущие к восстанию, к действию. В сущности, задуманный как произведение о воине, роман стал произведением о судьбах парагвайской нации, распятой на кресте равнодушными, корыстными правителями.

В его заключительных строках звучит убежденность Роа Бастоса в том, что многострадальная парагвайская нация сойдет со креста, что семена революции дадут обильные всходы.

С. Семенов

СЫН ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ

Сын человеческий! Ты живешь среди дома мятежного… (XII, 2)

…Хлеб твой ешь с трепетом, и воду твою пей с дрожанием и печалью (XII, 18).

Я обращаю лицо мое против того человека, и сокрушу его в знамение и притчу, и истреблю его из народа моего…

(XIV, 8)

Книга пророка Иезекииля

…Мне надо сделать так, чтобы кости вновь обрели голос…

И я сделаю так, чтобы плотью речь облеклась…

После того, как сгинет это время, и новое время народится…

«Гимн павшим гуарани»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Сын человеческий

1

Прошло много лет, но я хорошо его помню. Кожа да кости, и согнут в три погибели. Бродит по деревне в знойную сьесту — в раскаленные северным ветром полуденные часы. То на углу остановится, то в тени под навесом. Прижмется к столбику — и не скажешь, что человек, так, пятно какое-то, чуть темнее потрескавшейся кирпичной стены. Сгонит его солнце — он снова плетется по дороге, постукивает тростниковой палкой, глядит вдаль невидящими глазами, затянутыми белой пленкой катаракты. Ростом с мальчишку, не выше. Ситцевые лохмотья прикрывают его изможденное тело.

— Эй, Макарио!

Всякий раз, когда у ручья мимо нас проходил этот высохший старик, сын одного из рабов диктатора Франсии [2], мы переставали играть продолговатыми плодами гуайявы, заменявшими нам волчки, и смотрели на него так, словно перед нами возникал призрак из далекого прошлого.

Мальчишки бежали за стариком, старались его разозлить. Но он спокойно шел дальше на своих птичьих ногах и даже не слышал обидных выкриков:

— Эи, Макарио Питогу'a! [3]

Близнецы Гойбуру бросали в него комьями земли, и она, рассыпаясь в воздухе, ненадолго заслоняла от нас тщедушного старика.

— Бичо фео…

Оскорбления и злые шутки его не задевали. Трясущаяся фигура землисто-серого цвета терялась среди солнечных бликов на темном фоне коричных деревьев, росших по обочинам дороги.

Тогда деревня Итапё выглядела совсем не так, как сейчас. Более трех столетий прошло с тех пор, как вице-король из далекой Лимы приказал ее выстроить, и все эти долгие годы она оставалась маленьким селением, затерявшимся среди просторов Гуайры.

Вице-король, хилый, вечно недомогающий человек, накладывал лапу на, обширные неизведанные края, а до тех страданий, которые всегда терпел народ при разделе земель между энкомендеро [4]или при награждении ими самозванных капитанов [5], немало потрудившихся над уничтожением местных племен, ему и дела не было.