Сын детей тропы (СИ)

Он обернулся от дороги, посмотрел на холм, невысокий и длинный, где среди бледных кустарников и деревьев — обычных, серых и голых сейчас — белели дома. Здесь их тоже украшали затейливым кружевом, выплетали узоры, пожалуй, и похитрее, чем в людских землях, только другие: речные волны с пеной, раковины с жемчугом. А после проходились белой краской, тоже хитро, с умом, и узоры обретали глубину.

Лишь тот единственный дом, где жили теперь Шогол-Ву и Хельдиг, потемнел от времени, лишился ставней. Резные карнизы прогнили, сломались, прежний их узор угадывался с трудом, и крыша осталась без фигуры. И всё же менять его на другой они бы не стали, даже на дом вождя.

В том доме поверху летели птицы, понизу плыли рыбы. Сплетались хвостами и телами шилоносы, тянули головы-иглы, пучили глаза, как живые. Казалось, протяни руку — и порскнут в стороны. Прорезана была каждая чешуйка, каждый плавник. Не один день заняла работа, а может, и не один мастер трудился. Видно, они были шутниками, эти мастера, раз из множества водных тварей выбрали именно этих.

Шилоносы портили дерево: дырявили лодки, бурили норы в столбах причалов. Где их разводилось много, там, говорили, и воды не зачерпнуть. Окунёшь ведро, поднимешь, а из него струи во все стороны.

В тёплые и тихие дни, когда ветер не спускался к воде и Четырёхногий не гнал волны, можно было увидеть искры у поверхности: то шилоносы резвились под улыбкой Двуликого.

Подрастая, они уплывали к морю, а там их больше никто не встречал. Может, гибли. Но мореходы пересказывали байку об одном таком в три роста длиной, который топил корабли.

Когда помогал собирать утварь и пожитки, Шогол-Ву налюбовался домом вождя, посмеялся над шилоносами. Столько дерева вокруг, а они бессильны! Смеялась и Хельдиг, будто и она видела этот дом в первый раз, будто не жила тут всю жизнь.

К реке вела хорошая, утоптанная дорога, засыпанная светлой каменной крошкой. Надёжная, такая и в сырую погоду не станет уплывать из-под ног, но шумная. Прежде Шогол-Ву и подумать не мог, что в белом лесу есть дороги, и поля, и отдельные поселения — тут, у реки, и у северных гор, и у людских границ, и у моря. И знать не знал, что они торгуют с островами, поставляя, в числе прочего, лучший речной жемчуг — тот, что потом возвращался на Раудур и шёл в золотые раковины.

Людям было проще вести дела с островами, чем с проклятыми детьми леса, из рук которых они брали только хворост, да и то потому, что вскоре он сгорал дотла. Как знать, что бы они сказали, если бы узнали про жемчуг!

За околицей, у первых белых деревьев Шогол-Ву услышал детские голоса. Они звенели тревожно, а вскоре раздался и плач.

На Косматом хребте даже юные дети племени, только вставшие на ноги, не проливали слёзы зря, но как заведено у детей леса, Шогол-Ву не знал. Догадывался, что они потакают слабостям и слёзы их пустые, и всё же поспешил. Вдруг нужна помощь.

Он торопился напрасно.

Кустарник затрещал, и на дорогу выбрался мальчишка, заступил путь. Кривая палка дрожала в его руках. Он пятился, сжимая губы, но молчал.

— Беги, дедушка, беги! — закричал кто-то за его спиной, невидимый за ветвями. — Беги, прошу тебя! Дедушка, я не хочу, чтобы ты умирал!

— Я держу его, выродка проклятого, — насупившись, сказал мальчишка. — Пусть кто-то бежит в поселение, на помощь зовёт! Да скорее!

И он, расставив ноги шире, занёс палку над головой и застыл, раздувая ноздри, а сам побелел, губы затряслись.

Он не успел сделать и вдох, а Шогол-Ву уже был рядом, перехватил его руки, легко коснулся шеи и груди.

— Ты открылся, — сказал он, — и дал понять, откуда нанесёшь удар. Это плохо. Так не выиграть бой.

Мальчишка отступил, закашлявшись, схватился за горло, посмотрел на свои ладони, округлив глаза. Что он ожидал там увидеть, кровь? Палку выпустил, и Шогол-Ву переломил её одним движением пальцев.

— И дерево трухлявое, — добавил он. — Разлетится от первого удара. Выбирать, так прямое и крепкое.

На дорогу вышел сын леса, живший так долго, что начал уже сливаться с миром. Лицо — древесная кора, тонкие косы белы как снег. Ноги несли его неторопливо, и спина не распрямлялась, но глаза глядели зорко.

Мальчишка попятился, и старик поймал его за ухо. Движения были точны, а пальцы, видно, ещё достаточно сильны — малец заплясал, морщась, и заохал, но вырваться не смог.

— Чтобы я этого слова — «выродок» — больше от вас не слышал! — сурово молвил старик. — Или уши оборву.

— Так а кто он? — моргая от подступивших слёз, прокряхтел мальчишка. Переступая с ноги на ногу, тонкими пальцами вцепился в стариковские, узловатые и тёмные, но разжать не смог.

— Он же убьёт тебя, дедушка! — долетел плачущий голос из-за кустов. — Не иди к нему, не иди! Разве не знаешь, выродки режут горло старым…

— Небось нарочно выслеживал!..

— Я никого не трону, — сказал Шогол-Ву громко, чтобы все, кто прятался, не упустили ни слова. — Это законы нашего племени, не вашего. Вы приняли меня, и я буду жить по вашим законам.

— Врёшь, мы всё знаем! Ты убийца, выродок, ты стариков покончишь, а потом и всех, кто на тебя не так посмотрит!